Жильбер Синуэ - Сапфировая скрижаль

Мануэла открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Варгас:

— Вас не особенно удивит, что я в этой области предпочитаю отношение Христа. — Дернув повод, он вынудил коня подъехать к раввину. — В его словах нет никакой двусмысленности:

«Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; И кто захочет судиться с тобою и взять твою рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

Разве это не совершенно очевидный язык любви и щедрости? Вы не можете отрицать, что у христианства всегда было это преимущество над иудаизмом: любовь и щедрость. А также терпимость.

Раввин обогнал монаха и поставил лошадь поперек дороги.

— Любовь и щедрость?

— А вы сомневаетесь? Сама жизнь Христа тому свидетельство. Не хочу вас оскорбить, но Его учение намного более милосердное, чем Ветхий Завет.

— Вы правы, фра Варгас, и вы забыли привести другие цитаты. Вот эти, примеру:

«Вы — свет мира. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного».

Или вот эти:

«Любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?»

Или:

«Не судите, да не судимы будете. Кто из вас без греха, первый брось в нее камень!»

Лицо старика стало ужасающе бледным. Он подчеркнуто театральным жестом воздел к небу руку.

— Слышите, брат Торквемада? И вы, братья инквизиторы? Вы — свет мира! Свет мира! Вы — любовь и щедрость! Позор мерзкому закону «око за око»! Многие вам лета, фра Торквемада, вам и вашим последователям! Многие лета… — Тяжело дыша, он продолжил: — Вы совершили самую чудовищную измену, совершили самое чудовищное святотатство всех времен и народов. У вас был пророк, был мессия… Во что вы превратили его учение? Он простил прелюбодейку. А вы ее побили камнями. Он доверил проститутке объявить о своем воскресении, том самом воскресении, что лежит в основе вашей веры. Вы же таких женщин презираете, если и вовсе не сжигаете на кострах. Он въехал в Иерусалим на осле, смиренно. А вы купаетесь в серебре и злате, а какая свита окружает его последователей! — Задрожавшим голосом он добавил: — Предположим, вы правы, фра Варгас. Предположим, мы, иудеи, исповедуем язычество, гнусное и недопустимое. Но у нас все же есть оправдание: мы все еще ждем нашего мессию. Тогда как вы, вы его видели во плоти. Ваш святой Фома даже коснулся его после воскресения. И этот мессия умер, чтобы искупить грехи всего человечества. Ну, так скажите мне: во что вы его превратили? Ответьте мне, фра Варгас!

Он резко развернул коня и, обогнав Саррага, помчался вперед в клубах пыли.

— Да он голову потерял, — с трудом выговорил ошарашенный Варгас.

— Вам следовало бы знать, что если смирение открывает врата рая, то унижение — врата ада, — сухо бросила Мануэла и умчалась вслед за раввином.

— Ну, дорогой мой, — произнес Сарраг, повернувшись в седле к монаху, — самое мягкое, что можно сказать о нашем еврейском друге, — он жутко обидчив.

Совершенно растерявшийся Варгас не нашел, что ответить. Отвернувшись, он уставился на горизонт. Шейх натянуто улыбнулся:

— Полагаю, в ваших глазах ислам стоит не больше завязки на сандалиях…

— Да ничего подобного! Если я произвел такое впечатление, то весьма сожалею.

— Как бы то ни было, мы можем думать все что нам угодно об иудеях — а я вовсе не питаю к ним любви, уж поверьте, — но одно мы должны за ними признать. В отличие от ваших попов и наших имамов я никогда не видел, чтобы хоть один раввин взял в руки оружие во имя Авраама или Адонаи, дабы принудить кого бы то ни было принять их веру. Они никогда не проливали крови во имя прозелитизма. Сомневаюсь, что крестоносцы или воины Аллаха могут сказать о себе такое…

Францисканец хранил молчание, погрузившись в мысли и глядя на вьющуюся перед ними дорогу, где впереди рядом с Эзрой скакала Мануэла. Весь остаток пути он так и не проронил ни единого слова вплоть до того момента, как вдалеке на склоне Сьерры-Морены показалось белое пятно, похожее на огромный снежный ком. И тогда Варгас сообщил:

— Херес-де-лос-Кабальерос…

— Можете войти, фра Диас! — громко приказал Эрнандо де Талавера.

В комнате раздался скрип открывающейся двери, и на пороге возник мужчина лет сорока.