Саша Антонова - Несерьезные размышления о жизни

Все сделали шаг назад, дядя Осип остался стоять у ступенек в одиночестве.

— За что ж ты меня так, сынок? — растерялся он. — Не мог я этого сделать. Я ж Эмме Францевне верой и правдой… Не жалея сил…

— А что? Гостиница и ресторан «Националь» не один миллион стоят, подлил масла в огонь Влад. — В наше время и за меньшую сумму убивают.

— Что ж ты, Осип, — хихикнула Глаша. — Али запамятовал, как говаривал: «Барыня мягко стелит, да жестко спать, кого хочешь к рукам приберет. От нее не убежишь, хоть живой, хоть мертвый». Может, надоело тебе на нее спину гнуть, а тут такой подходящий случай: завещание уже подписано. Ты и ускорил событие, а?

Дядя Осип хватал ртом воздух, прижимал руки к груди и переводил отчаянный взгляд с одного участника следственного эксперимента на другого. Все осуждающе молчали.

— Я вот что подумал, — сказал Федор. — Если бы дядя Осип нес тело Эммы Францевны, я бы услышал, у него поступь тяжелая… Кто у нас в доме ходит неслышно? Глаша.

Все покосились на Глашу.

— Господь с Вами, Федор Федорович, — махнула она рукой. — Нечто мне под силу поднять барыню, да донести ее до боковой лестницы?

— Поднять — вряд ли, а вот волоком дотащить — это вполне вероятно. Помните, Эмма Францевна была в розовом атласном халате. Гладкая ткань легко скользит по натертому паркету.

— Ой, шутник Вы, голубчик, напраслину на меня возводите. А палкато, на которой барыня споткнулась — Ваша.

Все посмотрели на Федора.

— Трость я потерял в лесу несколько дней назад. Вы, Глаша, часто в лес ходите. Вот, за Божьим человеком приглядывали. Наверняка, Вы ее и принесли в дом.

— Все-то Вы придумываете! Как же я могу барыне зла желать. Мы с ней, почитай, всю жизнь рядом, как родные. И пожизненная рента — не бог весть что. Нет у меня этого… мотива.

— Да, мотив… С этим у меня проблема. Давайте вспомним, что еще приключилось такого, отчего Эмма Францевна заторопилась написать завещание, переинформатировала компьютер и испытала острую необходимость спуститься вниз по парадной лестнице?

— Мы занимались спиритизмом, — напомнила Ариадна. — Но ничего ценного дух нам не сообщил. Гоша устроил переполох. У Эммы Францевны разбился лорнет. А во время ужина она рассказала забавный случай из дореволюционной жизни.

— Аркадий Борисович попросил меня поведать что-нибудь из архивов Бурцева-старшего, — добавил Влад. — Я говорил о партийных деньгах, об их загадочной судьбе, о книге на ту же тему, которая недавно вышла в печати.

— Вы еще упомянули о добровольном помощнике, который готов раскрыть Вам тайну анонимного вклада, — уточнил отец Митрофаний.

— Я имел в виду Лизу. Я все еще надеялся, что она вспомнит свое обещание и сообщит реквизиты счета… Но Эмма Францевна отрицала какое-либо свое отношение к партийным деньгам, сославшись на то, что все ее воспоминания — всего лишь отголоски работы в архивах музея Революции.

— Эмма Францевна говорила правду, — раздался голос Галицкого, и все повернулись в его сторону. — Я тут расследование небольшое провел… Вы уж простите, Федор Федорович, сбежал я тогда… Так вот, за два дня мне удалось узнать кое-что интересное из биографий Эммы Францевны и Глаши. Барыня наша, действительно, немало лет проработала в музее Революции, тема ее докторской диссертации была: «В.И.Ленин во Франции глазами современников на основе мемуарных источников». В 1996 году она неожиданно подала заявление об уходе, не доработав до пенсии всего один год, и начала ссужать деньгами российских предпринимателей… Теперь о Глаше… Она также работала в музее Революции гардеробщицей и уволилась в том же году. Среди сотрудников Глаша слыла женщиной малоразговорчивой, однако, ходили упорные слухи, что она из семьи видных революционеров, погибших во время сталинских репрессий… Я покопался в ее документах и вот, что выяснил… Глаша родилась в 1935 году, видимо, в лагере, там какая-то сложная номерная аббревиатура. Ее мать проходила по статье «враг народа», однако имя ее везде замазано цензурной краской. В папке дела сохранился пожелтевший листок бумаги, анонимный донос. Неизвестный доброжелатель вспоминает лето 1911 года в Лонжюмо, и пишет, что все ценности, экспроприированные у мировой буржуазии, переправлялись куда-то на аэропланах, а отвечали за эту операцию некий Поэт и его любовница. Доносчик клялся, что ему достоверно известно, что эта женщина писала дневники, и указала в них, где спрятаны партийные деньги… Есть у меня подозрение, что Глаша нашла дневники своей матери, и из гардеробщицы стала миллионершей. А Эмму Францевну она использовала в качестве финансового директора, так как по своей малограмотности не знала, как связаться с зарубежным банком и возобновить работу анонимного счета.