Лоуренс Блок - Взломщик, который изучал Спинозу

Но сон не шел. Я встал, надел халат и вспомнил, что весь день почти ничего не ел. Пройдя на кухню, я прикончил хваленый шварцвальдский торт и допил молоко из пакета. Ну вот, теперь спать.

Проснулся я до того, как зазвонил будильник. Быстро освежился душем, нашел безопасную бритву и побрился. Мне было немного не по себе проделывать все это в квартире моего покойного друга, но я заставил себя не думать об этом. После чашки растворимого кофе я оделся, натянул черные ботинки, а «пумы» положил в дипломат вместе с парой заранее отобранных книг.

Ни лифтер, ни швейцар не обратили на меня ни малейшего внимания. Человек незнакомый, но он прилично одет и уходит в приличный утренний час. Даже в старом и переполненном кооперативном доме всегда найдется жилец или жиличка, чей гость того или иного пола может иногда задержаться на ночь и уйти один при свете дня.

Косметический кабинет «Волос великолепие» помещался на Девятой авеню, чуть повыше Двадцать четвертой улицы, рядом с рестораном «Челсийская община». Перед дверью в кабинет была створчатая решетка с висячим замком, похожая на мою собственную в «Барнегатских книгах». Я остановился перед решеткой и на виду у прохожих стал козырять в замке гибкой стальной пластинкой. Происходило все это среди бела дня. Но мой черный костюм придавал мне респектабельный вид, и ни одному стороннему наблюдателю не пришло бы в голову, что в руках у меня отмычка, а не обычный ключ.

Запор в двери оказался похитрее, на него ушло на несколько секунд больше, но и он поддался.

Едва я открыл дверь, как взвыла сирена.

Что ж, такое бывает, и не только во сне, но и наяву. Я заметил сигнализацию еще вчера, когда заходил к Мэрилин Маргейт, и у меня тогда было достаточно времени, чтобы отыскать выключатель, – он был на стене у первого кресла. Поэтому я спокойно подошел к этому самому креслу и отключил сигнализацию.

Ничего страшного. Народ привык к таким вещам. Хозяева сплошь и рядом забывают отключить сигнализацию, когда открывают свою лавочку. Другое дело, если сирена воет слишком долго или, что еще хуже, заревет ночью, – тогда люди кидаются звонить по 911. А так – обычная история.

И вообще: какому идиоту придет в голову грабить парикмахерскую? И тем не менее я полчаса обшаривал «Волос великолепие».

Когда я уходил, там все было точно так же, как и до моего прихода, за исключением сигнализации. Я не включил ее, опасаясь, что она снова заревет, а две небрежности одного хозяина – это уже перебор. Зато я не тронул кассу – несколько завернутых столбиков мелочи и дюжину однодолларовых бумажек. Я не взял пистолет, которым Мэрилин угрожала мне, – он остался лежать в ящике ее хозяйки. Я протер те места, к которым прикасался, так как резиновые перчатки никак не подходили к моему траурному одеянию. Уходя, я запер дверь, задвинул решетку и повесил замок.

Я позвонил Каролин, но ее телефон молчал. Начал набирать Дениз, но передумал. Я вышел на Двадцать четвертую улицу и остановился у отеля «Челси», привлеченный табличками у дверей. На табличках значились имена не педиатров и ортопедов, а знаменитых писателей, которые когда-то останавливались здесь, – Томаса Вулфа и Дилана Томаса. На Седьмой авеню я свернул направо и пошел к Нижнему Манхэттену. На моем пути попалось несколько церквей. Прихожане все были одеты и умыты, словно отмечали праздник хорошей погоды. Прелестный денек, сказал я себе, лучшего для похорон Абеля Крау не придумаешь.

Правда, хоронить его по-настоящему мы сегодня не будем, спохватился я. Собственно, похороны будут позже. Но если панихида пойдет должным образом, мы упокоим если не тело моего друга, то по крайней мере его душу.

Я всю ночь провел в его квартире, в том месте, где он жил и был убит, и ответственно заявляю, что никаких витающих образов я там не заметил. Конечно, я не мастак по части общения с бесплотными существами. Люди с более тонкой внутренней организацией, может, почувствовали бы в гостиной присутствие неуспокоенной души Абеля, присутствие его загробной тени, шагающей взад-вперед по дорогому ковру и взывающей к мщению. Я не воспринимаю такие явления, но это не значит, что они не существуют.

Я прошел Четырнадцатую улицу и там, в Виллидже, зашел в кафе, где плотно позавтракал: яйца, ветчина, апельсиновый сок, поджаренные булочки с отрубями и кофе, много кофе. Потом купил воскресную «Таймс», выкинул бесчисленные рекламные страницы, которые никто не читает, и уселся на скамейку на Вашингтон-сквер, стараясь не обращать внимания на молодых людей, угодливо предлагающих всевозможную химическую дрянь, какую только придумало современное человечество для поднятия духа. Я лениво листал газету и наблюдал за публикой, голубями и пугливыми белками. Ребятишки лазали и висели на перекладинах. Молодые мамаши толкали детские коляски. Девчонки со своими приятелями перекидывали кольца в серсо. Бродяги попрошайничали, пьяницы пошатывались, шахматисты двигали фигуры, а незваные советчики качали головой и цокали языком. Любители животных выгуливали собак, которые гадили на дорожках, невзирая на запрещающие надписи. Торговцы травкой заламывали цены, так же как и продавцы булочек с горячими сосисками, мороженого, сладкой ваты, воздушных шаров, фруктов. В пестрой толпе я увидал знакомую колоритную фигуру чернокожего, продающего больших желтых уток с ярко-оранжевыми клювами. Глупейшие существа на свете, но народ покупает, непонятно зачем.