Лоуренс Блок - Взломщик, который изучал Спинозу

– Доктор Файнзингер? Говорит Бернард Роденбарр. Я был у вас вчера днем с ногой...

– Ко мне все ходят с ногой, мистер Роденбарр. Но сейчас неприемные часы, кабинет закрыт, и...

– Наверное, вы меня не помните. У меня синдром Мортона, и вы посоветовали мне заказать ортоэластики.

– Вы рано звоните. Они будут готовы через две недели.

– Да-да, я понимаю. Но дело в том, что я внес некоторую сумму, не очень крупную...

– Боюсь, что заказ уже сделан, мистер Роденбарр. В чем проблема?

– Никакой проблемы, доктор. Просто сегодня днем мне кое-что подвалило, понимаете? Удачный денек на скачках, ну и все такое. Вот я и подумал, может, мне заплатить остаток, пока я не потратился. Я тут поблизости нахожусь, мог бы подняться к вам. С меня, как я понимаю, причитается двести семьдесят долларов, поскольку тридцать я уже внес и...

– Вы очень любезны, мистер Роденбарр, но давайте отложим до понедельника.

– Понедельник у меня трудный день. Вдобавок к понедельнику я могу просадить деньги. Для меня это минутное дело – подняться к вам.

– Я, собственно, не имею права получать с клиентов деньги в неприемные часы, – ответил он, уже менее уверенно. – Вы звоните в мою квартиру, а служебное помещение находится на другом конце коридора, и оно закрыто. Мне совсем не хочется идти туда сейчас, выписывать вам квитанцию, делать запись в бухгалтерской книге...

– Не надо мне никакой квитанции. Я просто поднимусь на лифте, передам вам деньги и отвалю.

Файнзингер молчал. Видимо, он окончательно уверился, что имеет дело с ненормальным, а ненормальных в дом не приглашают. Очевидно, я что-то недодумал, не нашел верного подхода. Если стану продолжать в том же духе, будет еще хуже.

– Ну хорошо, отложим до понедельника. Надеюсь, деньги у меня еще останутся. Я их для верности в ботинок суну.

В бруклинской справочной сообщили, что у них значится Дж. Л. Гарланд со сквера Чивер, но телефонистка не знала, где этот сквер, на Булыжном Холме или где-то еще, однако сказала, что номер как будто подходит. Я набрал этот номер. К телефону подошел мужчина с высоким голосом, и я попросил позвать Джессику.

– Это Берни Роденбарр, – сказал я. – На панихиде завтра буду. Звоню, чтобы проверить время и место. Два тридцать, церковь Христа Спасителя, верно?

– Совершенно верно.

– Отлично! Да, вот еще что. Не могли бы вы позвонить двум соседям вашего деда?

– Я повесила объявление в вестибюле, но вы приглашайте, кого считаете нужным.

– Я так и делаю, но надо, чтобы этих двоих вы пригласили лично. Запишите, будьте добры.

Я сообщил имена и номера телефонов и что надо сказать.

Пока Джессика записывала, мне пришло в голову, что ей, может быть, разрешено бывать в квартире Абеля. Визит туда вдвоем – не самый хороший вариант, но лучше, чем ничего. Я спросил, была ли она у деда после его убийства. Оказалось, что нет.

– У меня нет ключей, – сказала она. – Швейцар сказал, что полиция строго-настрого приказала никого туда пока не пускать. Может, вообще не позволят, не знаю. А почему вы спрашиваете?

– Просто так, – сказал я. – Так вы позвоните тем людям?

– Сейчас же позвоню.

В начале девятого я вошел в подъезд дома, где жил Абель Крау. Меня встретил незнакомый швейцар. Меня он тоже, судя по всему, не знал. Вид у него был грозный, как у овчарки бувье. «Хорошо бы не пришлось стрелять в него шприцем», – мелькнула мысль.

Пистолет у меня был с собой. Правда, не под рукой, а в дипломате, вместе с отмычками, новенькой парой резиновых перчаток с вырезанными ладонями и моими широченными «пумами». Для разнообразия я надел тупоносые ботинки со шнуровкой. Ботинки были тяжелые, на кожаной подошве, не очень удобные, но они больше, чем мокасины или «пумы», шли к черному двубортному костюму и строгому, темному галстуку с едва заметными полосками.

– Священник Роденбарр, – объявил я. – Я к миссис Померанц из 11-Д. Она меня ждет.

– Манеры у него были непривычные, европейские, – говорила миссис Померанц. – Встретишь его, обязательно улыбнется, справится о здоровье. Жару он плохо переносил, это правда, да и ноги, видать, иногда беспокоили. Но чтобы пожаловаться – нет, никогда, не то что другие.

Я записал в книжечке: «настоящий джент.» и «не жаловался» и, подняв голову, поймал пытливый взгляд своей собеседницы. Она не могла взять в толк, почему мое лицо ей знакомо, и это не давало ей покоя. Поскольку я был бруклинским проповедником, собирающим материал для прощального слова по Абелю Крау, и о его визите ей предварительно позвонила внучка усопшего, то ей и в голову не могло прийти, что я одновременно и сын миссис Стеттнер, с которым она вчера ехала в лифте. Но если я достопочтенный Роденбарр с Булыжного Холма, почему ей кажется, будто она видела меня раньше?