Дарья Калинина - Очки большого города

– Виктор!

– Обалдуй! Мало того что не смог справиться с примитивным заданием, так еще и исправлять его без спросу полез и еще больших ошибок наворотил. Правильно было бы оставить его у вас в отделе за решеткой, но очень уж доброе у меня сердце, не выношу, когда люди из-за меня страдают. Приходится их выручать.

– А еще вы опасаетесь, что ваш человечек, испугавшись тюрьмы, начнет тоже болтать языком, а этого вам не надо.

– Не надо, – согласился Мещеряков. – Только ведь эту проблему можно решить и иначе, еще дешевле выйдет, чем адвокатов нанимать. Но таков уж я есть, всегда готов прийти на выручку другому человеку.

– А что насчет семьи Севастьяновых и Ани Клочковой с ее мужем?

– Что вам не ясно? Я уже во всем признался.

– Они перед своим «исчезновением» распродали абсолютно все, что имели.

– Попробовали бы они этого не сделать! Все, чем они владели, они получили от меня. И Севастьяновы, и Анька с Лехой. Когда я понял, что пора менять опекунов моей дочке, то дал Аньке с Лешей приказ все продать и быть готовыми бежать со дня на день. Что-то им наплел о грозящей им опасности, они поверили. Деньги нужно было сложить в чемодан, который я затем забирал себе, а после отдавал следующим опекунам. И с Анькой, и с этими Севастьяновыми было именно так. В последний раз с Крючковыми мне не пришлось ничего придумывать, потому что Аня была уже совершеннолетней, могла сама распорядиться полученным наследством от приемных родителей.

– И вам было не жалко отправлять на тот свет родную мать своего ребенка? В голове не укладывается.

– Мать из Аньки получилась никакая. А насчет жалко… Баб у меня много, а ребенок один. Не мог я рисковать, чтобы какая-то шалава растила мою дочь. Думал сделать, как лучше будет для девчонки, да, видно, не угадал. Каждый следующий опекун, которого я выбирал, становился еще хуже предыдущего. А последние меня и вовсе после всего вами сказанного поразили. Нет, конечно, я знал, что Крючковы еще та мерзота, но думал, что их только деньги интересуют. Никак не думал, что они от Аньки надумают избавиться, да еще таким изуверским способом. Мне гнилую актрисулю пришлют, а мою родную дочь в расход. Сволочи! Не жалею, что отдал приказ устранить их. Денег исполнителю отвалил много, дорого берет за свои услуги, зараза. Но зато и осечек у него не бывает. Профессионал! Жаль, что для Семена его не пригласил. Сэкономить решил, вот и сэкономил!

– Но вы же отдали приказ об устранении Крючковых еще до приезда актрисы к вам Дивногорск.

– И что?

– Значит, было что-то еще в этих Крючковых, что вам в них сильно не нравилось?

– Они каким-то образом дотумкали, что надо бы расшевелить память своей воспитанницы. Мол, если она вспомнит, где и с кем провела заветный месяц, то можно будет с меня еще больше денег трясти. Жадность их обуяла.

И Мещеряков наставительно произнес:

– Все грехи в мире от жадности, один я от любви страдаю.

– Можно поближе к теме.

– В общем, отвели эти сволочи Аньку к психиатру, а тот и рад стараться, подсказал, что нужно повозить девочку по тем местам, где она жила раньше. Они и повезли Аньку на улицу Стойкости, где она жила со своей родной матерью. Потом к Севастьяновым свозили в Купчино. Потом еще по каким-то врачам пошли. В итоге нашли гипнотизера, который помог снять блок с памяти у дочери. Узнали много для них интересного, в частности то, о чем им знать было совсем не нужно. Ну и начали меня этим шантажировать.

– Чем «этим»? – спросил Арсений.

– Не ваше дело. Меньше знаете, дольше проживете.

Наглость и самонадеянность этого человека буквально не знали предела! Он осмеливался угрожать полицейским, даже сидя перед ними в наручниках. Но и тут Мещеряков не отказал себе в удовольствии посоветовать полиции не совать свой нос в его дела.

Разумеется, после такого заявления Арсений немедленно почувствовал жгучее желание выяснить, что же за сокровище скрывается в голове у Анны. Что это за бомба, которая может при правильном использовании стать причиной краха для ее папочки.

Мещеряков заметил изменившееся выражение лиц молодых полицейских и все понял. В проницательности этому человеку нельзя было отказать.

– Ребята, серьезно вам говорю, не надо. Можете мне не верить, но вы оба мне симпатичны. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня.

– Можете за нас не волноваться.

– Мне уже ничего не страшно. За себя лучше бойтесь. Сунете нос в мои дела – погибнете.

– Если кто и погибнет, то это вы.