Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской

Растроганный этим воспоминанием и прощанием с любимым городом Луполовер расплатился с таксистом.

— Папаша, тут немного больше, чем мы договаривались, — заметил на прощание водитель.

— Это за музыкальное оформление, — пояснил Луполовер, подхватив работу Сурикова.

Генрих Эммануилович увидел, как от его дома отходит десятый номер трамвая в том направлении, откуда Луполовер приехал на такси. Трамвай словно уходил в прошлое. В давно прожитое. Туда, к чему нельзя будет вернуться даже при очень большом желании ни за какие деньги. А трамвай уходил все дальше с веселым постукиванием на стыках рельс и превращался в маленькую красноватую точку. Луполовер смотрел ему вслед, будто этот трамвай был последней ниточкой, связующей его память со старым и вечно молодым городом. И когда красная точка исчезла, память куда-то ушла, уступив место простой ностальгии. «Это здесь, — подумал будущий беженец Луполовер, выходя из машины, — а что же будет там?»

— Дай вам Бог и дальше, — заметил на прощание таксист. Он вовсе не был смелым человеком и нес всякую крамолу потому, что согласился стать сексотом только из-за желания говорить, как думает. Ему позволялись любые высказывания, лишь бы работа была продуктивной. На пассажира с пакетом водитель пока не думал доносить, потому что он всю дорогу молчал, а за то, что старикан уезжает — это знают и без подсказок таксиста. Хотя иди знай, может у него в той парусине зашиты журналы «Посев». Надо таки-да капнуть…

Водитель до того задумался, что даже не выяснял как ему проехать до Советской Армии. Дорогу ему не спеша пересекала такая же задумчивая, каким стал он сам. Таксист едва успел сбросить ногу с газа на педаль тормоза.

— Куда ты лезешь, дура, — орал он на девушку, пуская лысиной солнечные зайчики из окна, — машина же не трахает, а давит, чего тебе под нее захотелось?

Девушка спокойно посмотрела на водителя и глубокомысленно заметила:

— Так как вы трахаете, так лучше дави.

И пошла дальше. От такой наглости таксист долго не закрывал рот и совершенно позабыл, что собирался настучать на предателя родины с подозрительным сверткой.

Довольный погодой и самим собой Эксперт вылез из очередного общественного туалета и не спеша дышал по дороге домой почти тем же воздухом, но без привкуса хлорки. Не нужно думать, что искусствовед все свое свободное время посвящал изучению сортирной живописи. Общественные туалеты он посещал сугубо по делу. Хотя, если во всем мире ученые не перестают шлендрать по пещерам, где первобытные люди изображали на стенах свои заветные желания, так и нашим специалистам по изобразительному искусству было бы не хило защитить навалом докторских диссертаций по тому же поводу. И опять же в общественном месте.

Лишенный родным правительством возможности приобщения к эротике в чистом виде, наш человек дорывается до туалета и почему-то именно там его мысли и чаяния начинают выпирать наружу с особой силой. Именно в общественных сортирах, сохранившихся до сих пор в своем первозданном, почти пещерном виде, многих почему-то тянет на любовь и все, что с ней связано. Так выражение этих чувств идет методами, соответствующими обстановке; шелуха наносной цивилизации мгновенно убегает вглубь тысячелетий, и даже галстук не служит помехой интеллигенту малевать по стене такое, до чего пещерный человек хрен бы додумался. Потому, что первобытный мужик не умел писать и всегда имел место, где бы мог в нормальной обстановке встретиться с девушкой. Ну кто бы ему помешал, кроме саблезубого тигра, заниматься любовью в тени папоротника? Разве какой-то бестактный бегемот, который, несмотря на свои размеры, любит жрать именно это насаждение. А у нас в конце двадцатого века ночами по дикой природе вместо тигров и бегемотов воняют бензином машины, которые подбирают все, что шевелится в кустах для экспертизы по поводу сифона. Наверное, поэтому по венерическим заболеваниям, как и в космонавтике, мы далеко не на последнем месте в мире.

Так что пещерный человек выражал свои основные заботы на стенке. Наш человек делает то же самое. Он может добыть кусок мяса без нарисованного мамонта с копьем в боку. Но у него нет возможности снять номер в гостинице и дать объявление как в каком-то «Адаме» «Ищу партнера для обмена страстями». Поэтому советские сортиры остаются последним бастионом свободомыслия и протестом против заботы о нравственной чистоте общества. Хотя, как при наших жилищных условиях, словно созданных для первобытно-общинного строя сохранять эту чистоту, не догадываются даже те, кто издает грозные указы про ответственность за порнографию. Опять же в обществе чистоту наводить легче, чем у сортирах в их первобытном состоянии.