Сергей Фомичев: Ренегат

— Он директором стал. Забот столько, что в поле изредка выбирается. А кроме нашего сектора на нём ещё и Кавказ, и Сибирь, и Сирия… монографию второй год закончить не может.

— По байбарской культуре?

— В том числе и по ней.

— А Каневский?

— Этот на парфянских царях завёрнут. На раскопы Соняшникова заглядывал иногда, просто потому что рядом. Посмотрит день-два, посоветует что-нибудь, и к своим парфянам учешет.

Возвращаясь от Васильевой, в коридоре случайно встречаю Буртина. Спрашиваю на ходу:

— А что за история с Фоменко, Носовским?

— А, это Игорёк. Он всегда относился к науке не слишком серьёзно. Когда гипотезу Соняшникова завернули, Мохолапов вовсе с катушек съехал. Стал выдвигать версии одну другой бредовей. Вроде инопланетного следа или пересмотра датировок. И не просто среди друзей, под пиво, а стал заваливать статьями журналы… Андрей не приструнил его вовремя. Вот нас и ушли.

На улице Восстания зарываюсь в аэрофлотовские списки. Пусто. Ни одной знакомой фамилии.

Романов с летёхами возвращается из рейда по подпольным антикварам. Уставшие, злые. Сидим, молчим. Натыкаюсь взглядом на конверт из Египта. Беру, рассматриваю штампы.

— А вы молодец, — говорю Романову. — Даты разобрали.

…

— А вот почтовое отделение упустили. Соняшников в Химках живёт, а здесь центр Москвы.

— Чёрт! — вскакивает Романов.

Один из «пап карлов» хватает справочник и через минуту всё выясняется.

— Институт Археологии Востока.

Я беру пиджак и направляюсь к двери.

— В институт?

— В Нукус.

Прошлый шашлык благополучно переварился. Но рейс поздний и шашлычная закрыта. Автобусов тоже не видно. Беру частника.

— Куда?

— Курган Старца.

— Полтинник.

— Тридцатник, — возражаю я.

— Сорок, — уступает мужик. — Ночь скоро. За меньше не повезу. Пешком иди.

— За сорок в оба конца.

— А ждать сколько?

— Час не больше. Потом обратно. Успеешь ещё кого-нибудь подцепить.

Мужик мнётся.

— Ладно, поехали.

На входе в усыпальницу решётка. Из саманного домика на шум выходит аксакал с карабином.

— Здорово, отец! — показываю корочки.

— Здаров начальник!

— Приезжал сюда кто-то из этих? — протягиваю пачку фотографий.

Он подсвечивает фонарём и отбирает.

— Этот был. Этот был. Этот был. Эта была.

Старый дурак отобрал всех. И на всех показал, что были. Не догадался я парочку левых портретов в колоду замешать. А так… Жаль. Зря съездил.

— А сменщик у тебя есть?

— Нет, один сторожу. Каждую ночь. Только когда учёные работают, тогда в сторожке сплю.

— И давно все они были? — спрашиваю на всякий случай, уже косясь в сторону «Жигулей».

— Кто как, — отвечает аксакал. — Этот вот (показывает Мохолапова) самым первым появился. Восемь лет назад. Весной, когда газик колесом провалился, и дыру в кургане обнаружили. Я с тех пор и сторожу.

А летом эти понаехали (Соняшников, Даниленко, Васильева, Буртин, Каневский). Эпидиция. Каждое лето кто-то из них приезжал. Чаще молодые.

— И ты, что же, всех помнишь, кто, когда был?

— Да. Всех помню.

— А последним, кто был?

— Молодой. Этот, — показывает на Соняшникова. — Как раз неделю назад.

— Один?

— Один. Взял с вечера ключ и ушёл работать. А я спать.

— Ключ он вернул?

— Нет. Добрый человек не захотел будить. Всё запер и под дверь мне ключ сунул.

Всё-таки пусто. Надежда, что злодей засветился здесь до Соняшникова или после него, растаяла. Видимо, преступник подождал, пока учёный получит ключ, и только тогда проник следом. Ну а там, обезумивший археолог убежал в пустыню. А преступник спокойно всё запер и сунул ключ под дверь. Никаких свидетелей, никаких следов.

— В город поехали, — говорю водителю.

— Как скажешь, начальник.

Всю ночь и весь следующий день брожу по гостиницам, вокзалам, сую карточки в нос служащим и сотрудникам милиции. Пусто. Никто никого не признал. Пора улетать.

Настроение никакое. Да ещё место в ветхом Ан-24 досталось напротив пропеллера. Очень мне не по себе, когда винт перед носом раскручивается.

Летим.

Стюардесса разносит лимонад и карамельки. Открываю столик, чтобы поставить чашечку и чуть не выливаю на себя липкое пойло.

На столике…

Честно говоря, не помню, что там было нацарапано. Кто кого любит, кто дурак, или дембель какого-то года. Вот ведь, как корова языком слизала из хвалёной моей памяти.

Факты построились как кусочки мяса на шампуре. Возникшая мысль… нет, не мысль — озарение… смущает. Потому что даёт ответ вовсе не на ту задачу, что стоит перед следствием.