Сергей Фомичев: Ренегат

— Андрей Николаевич, — начинаю я вежливо. — Мне нужно задать вам несколько вопросов.

И сразу, «хлоп», выкладываю перед ним фотографии раритетов.

Его аж передёргивает. Он пытается откинуться назад, но стул не поддаётся.

— У-у… демон… у-у… проклятье… бу-бу-бу… хрю-хрю-хрю…

Пускает слюну, рыдает и больше ни слова.

Врач оказался прав. Он определённо был сумасшедшим, этот Соняшников. Спятил младший научный сотрудник. На почве ответственности за утерю раритетов спятил.

— Есть ли шансы, что к нему вернётся рассудок? — спрашиваю у врача, когда учёного увели санитары.

— Со временем, может быть.

— А стимулировать процесс никак нельзя?

— Ваши живодёры из спецклиники наверняка попробуют. Но чем бы секретным они его не напичкали, эффекта, поверьте, не будет. Только время может вылечить, как банально это не прозвучит.

Банально, не банально, а мою миссию можно считать законченной. Мнимые демоны нас не интересуют. Пусть в этой помойке копаются эмвэдэшные следователи. Прощаясь с больничной прохладой, направляюсь к выходу…

Меня останавливает врач. Прежним ехидным голосом он спрашивает:

— Вы заберёте вещи, или пришлёте ещё кого-нибудь?

— Вещи? — разворачиваюсь на каблуках. — Вы не сообщили следователю об изъятом у арес… э-э… пациента?

Так хочется хоть чем-то напугать эту сволочь.

— Как же не сообщил? — улыбается врач. — Сообщил. Капитан даже провёл осмотр. Но не нашёл ничего интересного.

Жара подождёт. Врач отводит меня в каптёрку и выдаёт фанерный ящичек. Его взгляд полон сарказма — «Это ваше любимое занятие — копаться в грязном белье».

Одежда. Только одежда. Карманы и подкладки сто раз до меня прощупаны, и наткнуться на что-то новое нереально. Но я натыкаюсь. Заплатка на джинсах оказалась с секретом. Милиция как обычно схалтурила. Романов, небось, искал золото. Тяжёлое байбарское золото. Ну а нас учили искать нечто другое.

Аккуратно отпоров заплатку, понимаю, что мой уход из следственной группы откладывается. С внутренней стороны ткань покрывают исполненные химическим карандашом знаки. Они не похожи ни на один из известных мне алфавитов. Что это? Шифр? Древний язык?

— Байбарское письмо, — сообщает эксперт.

Перед тем как сделать заключение, он последовательно доставал с полок толстые атласы, средних размеров справочники, книги, но закончил серенькой брошюркой академии наук.

— Отлично, — радуюсь я. — Сколько времени вам потребуется на перевод? Имейте в виду, следующим утром мне нужно явится в конкурирующее учреждение, а там непременно наложат на улику лапу.

Эксперт смотрит на меня словно на идиота.

— Проблема заключается в том, что разгадать байбарские письмена никто не может. Вернее даже не так. Разгадать их может всякий, но у каждого получается своя интерпретация. Язык не шифр. При небольшом объёме исходных текстов понять его — дохлый номер. Это как с этрусскими письменами. Сколько учёных, столько и разгадок.

Сколько учёных, столько и разгадок…

Конечно же! Соняшников учёный. У него могла быть своя версия. И рассказать о ней могут в первую очередь его друзья и коллеги.

К Буртину пришлось ехать на окраину.

— Андрей простым перебором подставлял вместо знаков буквы известных алфавитов, и в результате получил персидское письмо.

— Он знает персидский язык?

— Андрей вырос в Таджикистане. Язык практически тот же. Только в фарси графика арабская, а в таджикском с недавних пор русская. И, кроме того, классическим персидским владел Игорь Мохолапов. Так что мы втроём с энтузиазмом взялись за дело.

— И что, до такого примитивного шифра никто до вас не додумался?

— Не такой уж он и примитивный. Два знака байбарского письма означают одну букву. Вернее фонему. Плюс изафетные связки и тому подобное…

Я не отношу себя к тем следователям, что дотошно вникают в суть всякого, встреченного по ходу дела знания. Меня интересуют общие выводы.

— Но почему такая простая и изящная версия не получила распространения в научном мире? — спрашиваю. — Это же сенсация, я так понимаю?

— Это и стало трагедией Соняшникова. И началом конца нашей темы. Переводы давали нелепицу. Знаки, звуки превосходно складывались в слова, в девяти случаях из десяти, но вот слова упорно не желали выстраиваться в осмысленные фразы. Директор настоял, чтобы мы прекратили возню с дешифровкой, а через год нас и вовсе разогнали.

— Вы часто встречались втроём после этого?