Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.

— Нашли чек, — сказал Гена.

— Итак, шофер купил топор, поднялся в господскую квартиру, предъявил чек, попросил оплатить. Хозяин сказал, что сто рублей…

— Сто двадцать, — поправил Гена.

— Сто двадцать рублей — это дорого за топор, решил бережливый сенатор. Тогда шофер пошел к хозяйке, и та дала ему искомые сто двадцать рублей.

— Топор… топор… Вот оно что… Топор! — воображение майора Чухонцева заработало, лицо его побурело. — Именно что топор! Вот он ключ! Как я сразу не догадался! Хозяйка дает шоферу сто двадцать рублей, а тому — мало! Он вдруг осознает, что не хочет пресмыкаться перед богачами! Он хватает топор — и…

— И что? — спросил Татарников.

— Русь наша многострадальная! Дикая, варварская Русь! — Я покосился на майора, откуда он таких слов набрался? Не иначе слушает радиостанцию «Эхо Москвы», там прогрессивные дикторы вещают. Я и сам иногда, если в пробке стою, люблю послушать.

— Что вы такое, Гена, говорите? — мягко спросил у воодушевленного майора Сергей Ильич. — Как-то мне ваш пафос непонятен.

— Топор… К топору зовите Русь… — бормотал Чухонцев. — Вчера я как раз радиопередачу про это слушал… Лезет из всех щелей варварство! Схватил мужик топор — и давай крушить богатый дом!

— А потом ему топора показалось мало, и он за десертную вилку схватился? — заметил Татарников.

— Как вариант…

— Нет, голубчик, на правду это не похоже ничуть. И откуда у вас, простите, такой цивилизаторский пафос-то взялся? Не слушайте вы эти скверные радиостанции, только мозги себе засоряете. Вы думаете, только нищие могут схватиться за топор? Знаменитая прокламация «к барским крестьянам», приписываемая Чернышевскому, тем уже смешна, что звать Русь к топору — нелепо. Ну, допустим, возьмет нищая Русь топор — а дальше-то что?

— Как что? Бунт! Бессмысленный и беспощадный бунт! — Глаза Чухонцева горели, он нашел нить. Сейчас он кинется искать сообщников шофера — уж я-то знал своего друга Гену Чухонцева!

— Бессмысленный и беспощадный? — переспросил Сергей Ильич.

— Бессмысленный, да! Чернь ненавидит прогресс, богатство, цивилизацию! Она все готова крушить!

— Помилуйте, голубчик, ну что же нищий может сокрушить? И топор у нищего дрянненький — таким убогим топором и не ударишь как следует. Гораздо чаще за топор хватаются именно сытые — они-то знают, по какому месту бить, чтобы насмерть. — Татарников впал в свой привычный тон, несколько насмешливый, медлительный, менторский. — Одна из распространенных исторических аберраций, голубчик, — это страх перед бунтом «бессмысленным и беспощадным», перед стихией варварства низов. Вот вы, майор милиции, можно сказать, столп самодержавия — и боитесь каких-то мифических мужиков с дубьем и топорами! Да откуда же они возьмутся, голубчик? — Татарников чиркнул спичкой, прикурил сигарету. — Мы привыкли бояться некормленных пауперов, некоего обобщенного матроса Железняка, разгоняющего Учредительное собрание, а депутатов самого Учредительного собрания мы не боимся. Словно бы основные беды в Россию принес именно Пугачев — а вовсе не царский режим, словно именно матрос гадит нашей с вами истории, а не депутат парламента.

— И что с того, что он депутат парламента? Что тут особенного? Ну да, сенатор…

— Я не конкретно про убиенного сенатора, я, так сказать, вообще… — Кольцо дыма уплыло под потолок. — Ваша, голубчик, уверенность, что именно бессмысленный бунт всего опаснее, — она наивна. Основной урожай смерть собирает никак не во время бунтов голодных, вы заблуждаетесь, милый мой. Якобинский террор унес тысячи жизней, но наполеоновские войны перекрыли количество гильотинированных в тысячи раз. Казненные по приговору Конвента не всегда были виновны, чаще всего лишь принадлежали к сословию угнетателей. Но в чем вина испанских или русских крестьян, в чем провинились германские или французские легионеры, поставленные под картечь? Вы полагаете, что поход Иоанна Васильевича на Новгород или, допустим, Русско-японская война были менее кровопролитны, нежели восстание Пугачева? Думаете, чеченская кампания или афганская резня есть нечто превосходящее по гуманности разбой революционной матросни? Или генералы, посылавшие на убой, убивали не так варварски, как то делают «пьяные мужики с дубьем»? — Майор Гена Чухонцев смотрел на Татарникова, выпучив глаза. А Сергей Ильич продолжал: — Генерал-аншеф Панин, лично пытавший Пугачева, был командиром того же самого Пугачева в Русско-турецкой войне и отличал хорунжего Пугачева за участие во взятии Бендер, где народу полегло куда больше, нежели при осаде Оренбурга. Город превратился в пепелище, одиннадцать тысяч убитых турок и шесть тысяч убитых русских. Там, в Бендерах, Пугачеву дали медаль за то, что он резал и жег, а вот за несанкционированные действия под Уфой бунтовщика рвали каленым железом. Везший разбойника в клетке Суворов был легендарным палачом Варшавского восстания — он перебил столько народу, что Емельяну Ивановичу и в страшном сне не привиделось бы. Все улицы были завалены мертвецами, как отмечал в своих записках Александр Васильевич Суворов, граф Рымникский, и действительно, он уложил более двадцати тысяч поляков. Так это же совсем другое дело, это живодерство учинили с цивилизаторской целью. Верно, голубчик? А беды наши, как вы утверждаете, они именно от бунта, бессмысленного и беспощадного. Не так ли?