Дарья Донцова - Мыльная сказка Шахерезады

Костю в доме психиатра считали кем-то вроде племянника, ему по-родственному дарили полезные подарки типа зимнего пальто или ботинок, брали его на дачу на каникулы, и Егор ни разу не сказал приятелю: «Мой папа главнее, поэтому ты обязан мне подчиняться».

Нет, если у мальчишек возникали разногласия, они решали их в кулачном бою, и Костя, не стесняясь, лупил Гошу. Но все равно в глубине души младший Греков знал: Владимир Егорович начальник его папы. Захочет тот, чтобы отец Кости сплясал джигу, тому придется выделывать коленца. И доброта старшего Булгакова подчас казалась унизительной подачкой. Ну зачем Владимир всегда отправлял мальчиков вместе в лагерь? Почему привозил им из поездок одинаковые подарки? Он явно подчеркивал статус Кости.

— Во дурак! — хлопнул себя по колену Егор. — Да отец тебя любил! После смерти Павла Ивановича воспитывал, как родного сына. Если уж на то пошло, обижаться следовало мне, тебе от моего папы доставалось больше заботы.

Константин поднял указательный палец.

— Вот! Ни один человек не замечал унижения, но я-то его ощущал. Ну, например, возвращаются наши папы из поездки в Германию, привозят нам подарки. Булгаков вытаскивает из чемодана джинсы, рубашки, свитера, каждому мальчишке по комплекту одежды. А мой отец дарит нам блоки жвачки! Почувствуйте разницу.

— Ну и что, — ответил Сеня, — у Булгакова было больше денег и соответственно шире покупательская способность. И, кстати, по советским временам, блок жвачки — это круто!

— Очень обидно было, — сказал Костя.

— Что вас задевало? — удивилась я.

Греков скривился:

— Я не ожидал от вас понимания. Хорошо, разжую проблему. Вручая мне вещи, Владимир подчеркивал, что я из нищей семьи и мой отец не способен достойно одеть сына. Босс с барского плеча бросает подачки для оборвыша.

— Господи, Костик, папа и мне всегда вещи привозил, — сказал Егор, — в советские времена в магазинах ничего приличного не было.

— Ты его родной сын, — заявил Константин, — тут все ясно. А мне унижение. Зарабатывай мой отец, как его шеф, последний никогда не посмел бы преподносить мне штаны и рубахи.

— Как все запущено, — пробормотал Егор Владимирович. — Я понятия не имел о твоих чувствах.

— Я где-то читал, что учиться на психфак идет много людей с личными проблемами, — заметил Собачкин.

— Просто не верится, — не успокаивался Егор, — я-то всегда думал, что папа тебя больше любит, чем меня!

Костя вскочил.

— Да ну? Владимир Егорович меня за шиворот к счастью тащил, дипломом руководил, в аспирантуру помог поступить, на работу хорошую устроил, а тебя нет. Почему?

— Ответ прост, — поморщился Егор, — ты ему больше нравился. Ты с ним не спорил, считал его гением, не скрывал своего преклонения, а я вечно отстаивал собственную точку зрения, мог нахамить отцу, редко с ним соглашался. Дурачок был.

— Ответ не так прост! — взвизгнул Константин. — Забыл, как твой папаша твердил: «Егор сам пробьется, он талант, ему мои мозги достались. Помогать такому человеку только вредить. А Костю надо проталкивать, он без искры божьей!» Владимир Егорович меня тянул потому, что считал идиотом! А ты у него в гениях ходил!

Егор замер с полуоткрытым ртом, а Костя, который впервые в жизни решился на откровенность, заговорил:

— Да, да, это мне на всю жизнь обида! Я доказывал, что лучше тебя, но никто этого не замечал. Твои даже крохотные удачки воспринимались как великие свершения. А мои оглушительные успехи оставались в тени. Кто смог перевоспитать четырех рецидивистов, а?

— Ты, — ответил Егор.

— Точно! — кивнул Костя. — Я положил огромное количество сил на этот эксперимент. Сколько труда стоило пробить его, получить финансирование, базу для работы. И потом я не мог бросить людей, они исправились! Выбил им жилье, устроил на работу, дошел до самого высокого милицейского начальства, договариваясь о ликвидации их судимости. Беспрецедентное дело, никто ни до, ни после меня такое не осилил. И какова же была реакция общества? Я дал всем понять: не нужна изоляция преступников, их можно переделать. И что, а? Что? Как отреагировала страна? Никак! Я хотел продолжить работу, так мне не дали, сказали: «Хватит опытов, у нас другие проблемы». Ни газеты, ни журналы не заинтересовались, ни одного интервью не напечатали. Ко мне должны были репортеры толпой ломиться… и никого! Но стоило нам вместе с Егором поучаствовать в телепрограмме, поспорить на тему перевоспитания преступников, как Булгаков стал звездой! К нему после некорректного заявления о генетической подоплеке криминала не прибежал только ленивый. А я опять остался в тени! Булгакову предложили создать центр поведенческого анализа. Я, я, я мечтал о такой работе, но ее решили отдать Егору. Тот отказался, благородно порекомендовал меня. И что? Никто мне не позвонил. Я вечный лузер. Знаете, как мой лучший друг Егор отреагировал, когда я рассказал ему об удачном завершении эксперимента? Я прибежал в состоянии восторга! В эйфории! У меня получилось! Булгаков выслушал и рожу скривил: