Шарль Эксбрайя: Позор семьи

Элуа, дойдя до этих слов в своей речи, понизил голос и почти шепотом спросил:

— Бруно, ну… ты все-таки решился взяться за работу?

— Да.

— Наконец-то! Ты выбрал специальность?

— Да.

— Браво! Нет, нет, не говори. Пусть пока это для меня останется тайной. Я хочу узнать это одновременно со всеми… Бруно, я верю в тебя. Я теперь знаю, что ты заменишь меня и что ты, возможно, добьешься большего, чем я! Сынок, я чертовски доволен… и чертовски доволен еще и потому, что ты собрался жениться на Пимпренетте, лучшей из всех…

Какое-то воспоминание рассмешило его:

— Вообрази себе, как-то на днях она зашла сюда с животом матроны, которая вот-вот разродится… Конечно, мы были неприятно поражены — и я, и твоя мать… Ты понимаешь, конечно, какие мысли полезли нам в голову… И нет, чтобы сразу сообразить, ведь видели же мы Пимпренетту за три дня до этого и не мог ребеночек так быстро вырасти… Я спрашиваю: «Пимпренетта, что означает твой животище?» Ну, а она запустила руку под юбку и вытащила сумку килограммов на пять, а то и больше, наполненную бразильским кофе. Первоклассный кофе, она его стащила поутру в Ла Жельетт! Что ты на это скажешь, мой мальчик?

Элуа так и не узнал, что думает его сын по этому поводу, ибо в этот момент вошла Фелиси, чтобы сказать, что прибыли первые приглашенные.

Два часа спустя, если бы какому-нибудь постороннему человеку случайно удалось бы взглянуть на общество, собравшееся у Маспи, он был бы зачарован манерами дам, галантной предупредительностью мужчин, был бы растроган почтительностью, проявляемой здесь к старикам, он счел бы, что попал в среду почтенных и солидных буржуа, наверняка его просто хватил бы удар, если бы ему рассказали, что все эти славные, достойные и уважаемые люди сидели в тюрьме в общей сложности более чем два столетия.

К девятнадцати часам Элуа постучал лезвием ножа по своей рюмке, чтобы привлечь внимание. Все тотчас же обратились в слух. Он поднялся со стула, немного взволнованный, но полный достоинства.

— Друзья мои, я предлагаю поднять наши бокалы за ту, которую мы сегодня чествуем, за уважаемую хозяйку… мою дорогую жену Селестину, мать моих детей…

Селестина, имея очень чувствительную душу, расплакалась, и, глядя на нее, растроганные окружающие дамы тоже пустили слезу.

Маспи подошел к супруге и театральным жестом положил руку на ее плечо.

— Ну что ты, не плачь… было б из-за чего! Ты находишься в окружении друзей… наших лучших друзей, и мне не стыдно им сказать, что ты сделала меня счастливым и я благодарю тебя за это…

Восхищенные его словами, окружающие зааплодировали, и каждый хотел непременно поцеловать мадам Селестину. От имени гостей взял слово Фонтан-Богач:

— Элуа, мы все очень довольны, что ты счастлив… Ты для всех нас — образец для подражания, и мы тебя уважаем… уважаем мы и твою жену, которая является примером для молодого поколения… Я пью за здоровье и за процветание семьи Маспи!

Вновь выпили, и момент, которого все ждали (потому что каждый чувствовал себя более или менее посвященным в тайну), этот момент наступил. Пимпренетта на своем стуле елозила так, словно сидела на морском еже. Ипполит Доле с горечью взирал на девушку, которая от него ускользала. А Бруно задавался вопросом, хватит ли у него смелости начать скандал, который он задумал. Ну и как иначе ему поступить? Элуа вновь поднялся.

— Друзья мои… Я рад тому, что все вы будете свидетелями… важного семейного события…

Женщины бросали понимающие взгляды на Пимпренетту, которая покраснела под своей белой шляпкой.

— …Освободившись от военной службы, мой сын Бруно намерен приступить к делу… но он хотел бы сразу же и создать свою семью. И я в принципе одобряю ранние браки, потому что в нашей бурной жизни нужно всегда иметь запас времени, к тому же… хотя Бруно и воспитан в твердых принципах, лучше… вы сами понимаете, что лучше не играть с огнем… Ну так вот, Дьедонне Адоль и вы, Перрина, согласны ли вы отдать в жены моему сыну Бруно свою дочь Памелу?

Селестина, вновь расплакавшись, услышала шепот своей свекрови:

— Ну, Селестина, да ты так скоро в фонтан превратишься. К чему этот потоп?

Дьедонне Адоль не преминул тут же воспользоваться подходящим моментом, чтобы показать в полной мере свое главенство над женой, которой пришлось на этот раз уступить первенство, — он торжественно проговорил:

— Элуа, твоя просьба оказывает нам честь, Перрине и мне… Наши дети уже давно любят друг друга… И нет причины препятствовать их счастью… я Даю свое согласие… а ты, Перрина?