Валерий Осинский. - Предатель.

– Ужели дочь моя столь безобразна, что ты предпочтешь ее бегству к…убогим? – обиженно воскликнул Езекия. – Я дам вам все, что у меня есть! А нажил я немало! С твоим умом и моими знакомствами ты умножишь богатства стократ. О тебе узнает вся Александрия! Все побережье до Ершалаима! Для того ли Господь наградил тебя светлой головой, чтобы ты погубил свою юность среди замшелых бездельников? – Езекия сел от расстройства. Шелковое покрывало сползло на мраморный пол. Раб подбежал прикрыть ноги господина. Но Езекия отмахнулся. – С иным бы я не стал говорить! Но моя дочь любит тебя, и ты мне, как сын! А ты оскорбил меня в такой день…

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

– Прежде чем вы скажете то, что хотите сказать, – парень твердо глядел в глаза, – выслушайте меня! Вы не верите в мою искренность: в то, что я люблю вас, как отца, а вашу дочь, как сестру! Чтобы убедиться в этом, бросьте все! Идемте со мной! Немедленно! Бросьте свой дом! Жену и детей! Богатство! Гостей, которые чествуют вас! Бросьте, во имя Небесного Отца! Уйдемте через черный ход, чтобы никто не успел вас переубедить остаться! А если вы поймете, что ваша семья, друзья, то, что вы успели нажить, дороже вам всего на свете, вы вернетесь!

– В уме ли ты, человече? – опешил Езекия. Его гнев сменила опаска, что парень спятил.

– Я молод, знаком с богатейшими людьми и мог бы сделать состояние в этом городе. Здесь столько искушений, что лишь глупец не испытает свою удачу. Так почему вы думаете, что мое решение далось мне легче, чем оно далось бы вам? Я же не считаю себя оскорбленным вашим отказом найти ценности, что для меня дороже тех, чем владеете вы! Ибо люблю вас и знаю, как непросто уйти.

Помните, я говорил вам: Господа Бога твоего бойся, и Ему одному служи. Что пользы человеку приобрести весь мир, а себе повредить?

– Ты как всегда говоришь разумно, но ныне мне не до проповеди! – Езекия сел и безвольно облокотился о колени. Он исподлобья посмотрел на парня. – Не видел такого человека, как ты! Ты либо блаженный, либо у тебя огромное сердце.

– Когда вы усомнитесь в моей искренности, вспоминайте миг, когда вы представили, что лишитесь самого дорогого, – мягко сказал Йехошуа. – Ибо какою мерою мерите, такой и вам отмерят. Вы разрешите попрощаться с Ревекой?

Езекия утвердительно тряхнул головой, – расшитая мелким бисером шапочка, сползла набок, – тяжело поднялся и сам отправился за девушкой.

Шурша шелками, расшитыми драгоценностями, Ревека, бледная, быстро вошла в комнату. Длинные ресницы и пухлые губки дрожали. Езекия отвернулся, чтоб не мешать.

– Ничего не объясняйте, – сказала девушка, заглядывая в глаза Йехошуа. – Отец сказал, что вы благороднейший человек, какого он видел. Мне достаточно его слов.

– Счастлив будет тот, кому вы станете женой, – лишь ответил парень.

Девушка уткнула лицо в кулачки и убежала. Купец примирительно похлопал по плечу несостоявшегося зятя и проводил его через парадную.

Веселье в саду не утихало.

Йехошуа переоделся в рабочую тунику. Ткацкий станок передвинул в жилую комнату, разложил на места плотницкие и гончарные инструменты и прибрал в мастерской: завтра сюда придет новый хозяин. С собой он взял лишь дощечку, на которой обычно записывал замечания из Писания, чтобы лучше запомнить их.

Сын рассказал матери о разговоре с банкиром. Решили так: когда Йехошуа освоится в общине, Мирьям продаст имущество и вернется в Назарет или к родственнице Елизавете в Ершалаим: куда – она оповестит сына.

На крыше в плетеных сетках ворковали голуби Мирьям на продажу. Через забор старый грек брюзгливо выговаривал домашним. Его внук капризно ныл на одной ноте.

Йехошуа разглядел поперечную морщину на переносице матери. Погладил Мирьям по густым черным волосам под кожаным ремешком и прижал ее ладони к своим щекам.

Он вспомнил, как перейдя пустыню, они, два голодных оборванца, без денег остались на пустынной улице огромного города. Мирьям села в пыль у ворот и прижала к себе мальчика. Тогда в хлеву их приютил стражник и дал им хлеба…

Спустя год старший брат Симон разыскал ее через знакомого купца из Канны. Купец рассказал, что в злосчастный шабат Клеопу схватили, но отпустили: никто не «вспомнил» подрядчика в собрании. Иехойахима с бунтовщиками отправили на суд этнарха в Сепфорис, зиму продержали в сырых казематах, а когда он захаркал кровью, отпустили умирать домой. Гончар скончался тем же летом. Симон забрал Хану к себе.