Дарья Донцова - Пальцы китайским веером

– Нет, он мой, – уперся Иван, – личный. Его мне мама подарила, не помню когда.

– Внутри Топтыгина лежит медальон с изображением Пантелеймона Целителя, его туда зашила Акулина, – пояснила я. – Регина уезжала с Новодонской в спешке и забыла игрушку. Тебя прооперировали, ты стал требовать Пафнутия и… Вот черт!

– Что? – в один голос спросили Николай и Феликс.

Я повернулась к Лаврову.

– В свидетельстве о смерти Ани стоит двадцать седьмое января. Полагаю, тогда была сделана операция?

Лавров кивнул.

– Да. Почему вас это насторожило?

Я ответила:

– Акулина рассказывала мне, как вы двадцать девятого января попросили ее забрать из квартиры на Новодонской медведя. Дату Звонарева запомнила, потому что это ее день рождения, который ей не с кем справлять. Если Аня скончалась двадцать седьмого, как она могла через два дня требовать Пафнутия? И я ведь испытала беспокойство, когда услышала про двадцать девятое, но не поняла, что именно меня царапнуло. Только сейчас догадалась: умершей малышке медвежонок ни к чему.

Ваня вскочил.

– Пойду в ванную, посмотрю, есть ли на боку шрам!

– Сходи, дружок, – вздохнул Феликс, – он точно там. А Пафнутия распарывай аккуратно по шву, чтобы потом легче зашить было.

Иван кинулся в коридор.

Я тоже встала.

– Мы, пожалуй, поедем, уже очень поздно. Для меня остались непонятными две вещи. Кто устроил погром на кухне? Куда подевался мой айпад? Корсакова клянется, что не имеет ни малейшего отношения ни к одному из событий. Да, она подслушивала под окном нашу беседу с Ваней, а потом, использовав запасную связку ключей от коттеджа, оставленную Майей на ресепшн, забрала папку, но больше в дом не входила и на кухне не безобразничала. Так где же мой планшетник?

– Завтра куплю вам новый, – предложил Николай Петрович.

– Спасибо, я сама могу приобрести гаджет, – отмахнулась я. – Вопрос в другом: кто и зачем хозяйничал в особняке Николаевой?

– Можно я останусь переночевать? – робко поинтересовался Маневин, когда мы очутились в прихожей домика Николаевой.

– Естественно, да, – кивнула я. – Сейчас… Тсс!

– Что такое? – напрягся профессор.

– Слышишь странный писк? – шепотом осведомилась я.

Маневин замер и тоже согласился:

– Да. Он доносится из шкафа в коридоре, где я прятался.

Я храбро приблизилась к гардеробу, отодвинула панель и воскликнула:

– Рудольф Иванович! Ты так и лежишь тут? Вставай… Мамочки!

– Что? Что такое? – бестолково засуетился Феликс.

– Там новорожденные котята! – закричала я.

– Фу! – выдохнул Маневин. – Экое удивление, кошки иногда рожают.

– Рудольф кот, – напомнила я. – Ой, какие хорошенькие! Раз, два, три… Шесть штук, все черные, как угольки.

– Значит, он кошка, – засмеялся Феликс. – Владельцы иногда пол любимцев путают.

– Только не Майя Михайловна, – возразила я. – Рудольфу Ивановичу давно сделали операцию, он на самом деле… как бы это сказать… бесполый.

Маневин встал за моей спиной.

– Милые малыши. Ну, вероятно, ветеринар был не очень внимателен и…

– Мяууу, – раздалось из коридора.

Мы разом обернулись.

На пороге комнаты сидел любимец Майи Михайловны. Я молча взглянула на кота, потом на кошку, снова на кота и на кошку и подпрыгнула.

– Ошейник! У счастливой матери он зеленый, а у Рудольфа голубой. Когда я приехала к Майе, в какой-то момент потеряла ее «сыночка». Подумала, что котяра удрал из дома, пошла на улицу, обнаружила его на скамейке, почему-то без ошейника со стразами, принесла кота в коттедж, взяла запасной зеленый ошейник и надела на Руди. Совершенно не сомневалась, что вижу Рудольфа Ивановича, найденыш был черным и толстым, как питомец Майечки.

– А он оказался беременной кошкой, – сдерживая смех, констатировал Феликс.

– Вот почему кот то набрасывался на еду и нежно мурлыкал мне, то отворачивался от миски и был надменным с временной хозяйкой, – догадалась я. – Господи, бедный Рудольф! Он в конце концов стал просить у меня консервы, а я ему отвечала: «Хватит, ты уже слопал две банки». Дорогой, прости! Хотя есть и хорошая новость: ты похудел. И что теперь делать? Нельзя же выставить на улицу мать с новорожденными детьми…

– Надо устроить кошке и ее деткам уютное гнездышко, – оживился Маневин, – пусть пока тут живет.

– Очень надеюсь, что Николаева никогда не узнает правду, – вздохнула я.

Феликс неожиданно повернулся и ринулся на кухню. Я закрыла шкаф, пошла за ним и увидела, как он, опустившись на колени, шарит рукой под диванчиком. Наконец он вытащил из-под дивана мой айпад, сдул с него пыль и объявил: