Иоанна Хмелевская - Жизнь как жизнь

К счастью, все эти предложения делались в школе. На территории школы настроение у Терески непонятным образом менялось, и она не протестовала против дополнительных нагрузок. А потом уже обязана была держать данное слово и выполнять обещания. Вообще в школе, среди людей и разнообразных дел, отчаяние почему-то теряло силу, его удавалось спихнуть куда-то на самое дно души. Оно вылезало наверх только в одиночестве, когда ничто не мешало ей думать и переживать. В тишине своей комнаты, сидя за столом и глядя в окно на голые деревья и холодный, заплаканный мир, Тереска чувствовала себя смертельно, безнадежно, безгранично несчастной.

«Что-то в этом есть, — думала она, оторвавшись от недоделанного обабившегося недоумка Анри де Валуа, и глядя на черную ветку, качающуюся за окном. — В школе мне почему-то лучше… Что-то должно меня заставлять действовать и толкать к другим делам. Если у меня нет времени думать, тогда мне лучше. Надо чем-нибудь заняться. Ничего мне не хочется… Надо чем-нибудь заняться. Господи помоги, чем же мне заняться?»

На сей раз колка дров не годилась. Эта работа не занимала ум, мысль двигалась в другом направлении, и руки сами опускались. Школа? Трудно считать школу заманчивым развлечением. Унылая обязанность, причем на ограниченное время. Ученики — тоже самая обычная мука. Зарабатывать деньги… Нет, не зарабатывать, а тратить! Тряпки, косметика… Ни к чему! Для кого?..

Мысль о том, что ей не для кого одеваться и не для кого выглядеть красивой, угнетала так сильно, что Тереска изо всех сил постаралась ее прогнать. Тут она вспомнила про милицию. Может быть, бандиты? Правда, бандитов тоже черти побрали, черти побрали все на свете, ей просто незачем жить… Минутку, ведь она должна была найти себе что-то, чтобы не быть несчастной!

«Не буду несчастной, — думала она упрямо и с отчаянием. — Я не хочу быть так по-идиотски несчастной! К дьяволу все, я не желаю быть несчастной!..»

Участковый встретил ее совершенно случайно, когда она возвращалась из школы, шаркая ногами и таща за собой сложенный зонтик. Дождь перестал какой-нибудь час назад. Идя навстречу Тереске, участковый долго на нее смотрел, и у него сложилось впечатление, что Тереска время от времени собирается погрозить кому-то кулаком и топнуть ногой. Она заметила участкового, когда он был уже в двух шагах от нее.

— Добрый вам день, — сказал он ласково.

— А знаете, — ответила Тереска рассеянно, глядя сквозь него. — Там в окно вылетел такой огромный горшок… С фикусом. А мой брат как раз там видел ту самую машину. А со стороны Пулавской шел тот самый очаровательный человек. Ну, похожий на гориллу… И может быть, все это из-за меня, потому что та коробка, которую я пну… о которую я споткнулась, обо что-то зацепилась, но я не уверена. Только не понимаю, как могла эта коробка зацепиться за фикус тремя этажами выше, но слышно было…

Бессвязный лепет участковый выслушал молча. По счастливому стечению обстоятельств ассоциации, навеянные словами Терески, показались ему совершенно понятными и логичными. Не далее как сегодня утром его молодой подчиненный впал в отчаяние из-за полной невозможности найти какие-нибудь следы, которые позволили бы раскрыть терзающую его сердце аферу. Участковый долго и терпеливо ему объяснял, что не он один такой, что его коллеги тоже мучаются и не могут никоим образом доказать вину конкретных лиц, что нельзя неожиданно врываться во все квартиры в подозрительном здании и проводить в них обыски. Кшиштоф Цегна понимал, что ему говорят, но глубоко страдал.

Путаные слова Терески открыли вдруг перед участковым новые перспективы.

— Минуточку, проше пани, — сказал он, — вы уж расскажите все еще раз и по порядку. А лучше всего будет, если мы пойдем в отделение и там вы мне расскажете. Мы тут как раз рядышком.

Тереска очнулась от своей задумчивости, сделала несколько шагов, мрачно посмотрела на участкового и вдруг остановилась.

— Фигушки, — сказала она сердито. — Я вам ничего не скажу, если вы мне не скажете, в чем тут собака зарыта. Меня это страшно интересует, и я хочу все узнать.

Участковый тоже остановился.

— Простите? — спросил он удивленно.

— Я вам ничегошеньки не скажу, если вы мне всего не расскажете. Заявлю, что не помню своих слов, и вообще отменю любые показания. Я хочу хоть что-нибудь узнать, потому что вообще не понимаю, это были бандиты или нет? Если нет, то вам нечем интересоваться, а если бандиты, то мне надо про них знать, потому что они ведь не за вами охотятся, а за мной, правильно?