Фредерик Дар - Не спешите с харакири

Я захожу в клетуху Берю. Сначала я думаю, что дал маху и попал в комнату японца, но знакомый для моих евстахиевых лопухов храп подсказывает мне, что я не ошибся. С интересом склоняюсь над кроватью Амбала. Толстяк поменял цвет кожи. Он стал насыщенно канареечно-желтым. Я бужу его, и он улыбается мне.

– Как ты себя чувствуешь? – беспокоюсь я.

– Ништяк! – зевает Берю.

– У тебя не болит печень?

– Чего это ты? Какого ляда она должна у меня болеть?

– Да потому что ты желт, как тропический понос, дружище!

Он встает и, яростно почесывая самую неблагородную часть своей демократической фигуры, направляется созерцать свою афишу в зеркале ванной. От этого его бросает в дрожь.

– Что это со мной?

– Это вчерашний спирт для примуса. Своей желтизной ты полностью обязан ему.

Это его не очень волнует.

– Может быть и так. Теперь я не буду бросаться в глаза. Чтобы позволить себе желтизну, нужно жить в Японии. Так что, нет худа без добра.

– И все-таки не мешает свистнуть лекаря!

– Ты думаешь?

– Да, так будет лучше. Я звоню администратору и прошу прислать к нам лучшего тубиба 15квартала. Он не заставляет себя долго ждать.

Это маленький фруктик с бородЕнкой похотливого козла, тощий, как велосипедная спица, и отягощенный очками в золотой оправе.

Пока он осматривает моего собрата, я спускаюсь взять интервью у портье. Показываю ему конверт, найденный в кармане Фузи Хотъубе и прошу его перевести с японского. Парень нежно теребит мочку уха (вы, наверное, догадались, что этот жест означает у японцев высшее интеллектуальное напряжение).

– Это не по-японски? – спрашиваю я.

– По-японски, но...

– Но...?

– Это старо японский. Я не очень-то понимаю... Сейчас так уже не пишут иероглифы и...

– Но он не так уж и стар, так как на этом конверте наклеена марка!

– К сожалению, я не в силах помочь вам, месье. Но вы можете проконсультироваться у букиниста на соседней улице. Он торгует старинными книгами и, может быть, сможет помочь вам.

Я благодарю футцана, даю ему чаевые и поднимаюсь узнать, как идут дела у Берюрье. Выходя из лифта, я слышу вопли, стоны, удары... Они исходят из комнаты Толстомясого. Я сломя голову врываюсь в номер.

Какой спектакль! Доктор плавает на четвереньках посередине комнаты в разодранной рубашке, с порванным галстуком и без рукава на пиджаке. Под его правым глазом синеет огромный фонарь, очки превратились в две кучки стекла с торчащим из них концом золотой проволочки, наподобие хвостика от пробки с бутылки шампанского.

Громила, более желтый, чем его жертва, мечется по комнате, потрса своими кулаками ярмарочного бойца.

– Что здесь происходит? – удивляюсь я.

Мой компаньон брызжет слюной:

– Что это за страна, где тубибы – додики?! 16

Он подлетает к доктору и лягает его под ребра своим копытом. Тот стонет. Мне приходится срочно вмешаться.

– Прекрати, Толстяк! Объясни, в чем дело!

– Ты же не знаешь, какую мерзость предлагал мне этот удод! И это мне, Берюрье! Как будто я похож на такого! Разве по мне не видать, что я – нормальный мужчина?! Что мои нравы заодно с природой, а не против, а? Я тебя спрашиваю!

– Успокойся! Что он тебе сказал?

– Это настолько гадко, что я не осмеливаюсь повторить это даже тебе, Сан-А, хоть ты – мой друг до гроба!

Поняв, что мне так и не удастся ничего вытянуть из этой псины, я склоняюсь над врачом.

– Что случилось, доктор?

– Я хотел сделать ему акупунктуру, – лепечет несчастный.

– Ты слышишь? – визжит Толстяк. – И он еще осмеливается повторять это! Подумать только, что у японцев такие замашки! Чего стоит один их флаг – красный кружок на белом фоне! С ними все ясно! Это даже не эмблема, это целая программа!

Я спешу объяснить Толстяку, что такое акупунктура. Он слушает, фыркает, произносит «Ну, ладно!», а затем взрывается снова:

– Я плачу тубибу не за что, чтобы он вгонял мне иглы под шкуру! Убери отсюда этого поганца! Я лучше приму аспирин.

Теперь остается самое сложное – успокоить тубиба и помешать ему обратиться за помощью к нашим японским коллегам. Я сочиняю для него роман о нервном расстройстве Берю и сую ему пригоршню долларов. Он прихлопывается и, наконец, причитая, убирается восвояси. Через секунду за дверью раздается дикий вопль.

Без своих диоптрий несчастный передвигался наощупь. и вошел в лифт, не заметив, что его кабина находилась этажом ниже.

В целом он отделался сломанной ногой, вывихнутым плечом, расплющенным носом и оторванным ухом. Могло быть и хуже!