Фредерик Дар - Путешествие с трупом

– Привет, Толстяк! – говорю я.

Он хмурит брови, отчего его глазки исчезают совершенно.

– Да это ж Сан-Антонио! – наконец выговаривает он.

– Во плоти и в костях, но с меньшим грузом жира, чем ты! – отвечаю.

Он мрачнеет. Все толстяки мрачнеют, когда их поддразнивают.

– Ну-ка встань, я хочу увидеть твой дирижабль во всей красе!

– Месье все так же остроумен, – ворчит он.

– Совершенно верно, – отвечаю. – Это помогает убить время... Мы убиваем так много людей, что надо как-то разнообразить себе жизнь...

Я пожимаю пять савойских сосисок, воткнутых в головку сыра, что вместе составляет его руку.

– Ну, чего новенького? – спрашивает он.

– Я хочу пить...

– Пошли в бистро, тут совсем рядом. У меня есть бутылочка анисового ликера.

– А в провинции умеют неплохо организовать жизнь! – замечаю я. Он хмурится.

– Не смейся над провинцией, в ней есть много хорошего. Мы спускаемся в его бистро, и он начинает расспрашивать о моей личной жизни: – Как поживает Люлю?

– Какая Люлю? – уточняю я.

– Но... Киска, с которой ты был, когда я уезжал из Парижа!

Я разражаюсь громким хохотом.

– Что стало с твоей зеленой рубашкой в полосочку? – спрашиваю я.

– С какой рубашкой? – хмуро ворчит Рибо.

– С той, которая была на тебе, когда ты уезжал из Парижа... Мой бедный толстячок! Да я даже не знаю, о какой Люлю ты говоришь!

– Короче, – замечает он, – ты не меняешься!

– Да, я привык менять девочек и меняю их до сих пор... Это скорее вопрос гигиены, нежели чувств, но я приехал сюда не затем, чтобы рассказывать о своих победах, и даже не измерять объем твоей талии.

– Работа?

– В общем, да.

– Идешь по следу?

– Можно сказать и так.

– Охотишься за кем-то опасным?

– Он совершенно безопасен! Менее опасен, чем новорожденный младенец... Речь идет о мертвеце.

– О мертвеце?

– Да.

– Кто это?

– Я его не знаю... Впрочем, его личность меня не интересует... вернее, интересует очень мало! Мне нужен покойник, и этот подходит.

Рибо находится в двух шагах от апоплексии.

– Тебе понадобился покойник?

– Я тебе это только что сказал.

– Зачем он тебе? – выблеивает он.

– Не затем, чтобы перекинуться с ним в картишки, естественно. От жмурика нельзя требовать многого. От этого я прошу одного: оставаться мертвым. Не могу сказать тебе больше. Как говорит Старик, служебная тайна. Я и так наговорил слишком много.

Рибо, может, и обидчив, но к работе относится с уважением. Когда коллега говорит, что не может распространяться, он не настаивает.

– Ладно... И чем я могу помочь?

– Я нашел в орлеанском морге подходящего типа. Но прежде чем забрать его, я хочу убедиться, что этот жмурик свободен, то есть что никто не придет его требовать. Ты сообщишь мне некоторые подробности о личности и жизни этого малого.

Я говорю ему, какого типа имею в виду, и он берет курс на телефонную кабину.

– Ну вот, – сообщает он по возвращении, – я поручил моим ребятам заняться твоей историей. Через полчаса получишь все детали. Может, пока поедим сырку? В этом заведении он просто чудо...

– Ты роешь себе могилу зубами, – мрачно говорю я. Он пожимает плечами:

– Возможно, но, принимая во внимание мои габариты, работы еще непочатый край.

Дверь в питейное заведение открывается, и входит тип, тощий, как государственная казна Франции. Он подходит к нашему столику и здоровается.

– Это Дюбуа, – говорит мне мой коллега так, словно вся моя предшествующая жизнь была лишь подготовкой к дню, когда я познакомлюсь с Дюбуа.

Рибо обращается к своему подчиненному:

– Садись и расскажи комиссару Сан-Антонио все, что знаешь, а за это время тебе приготовят сандвич.

Жратва для Рибо – это забота номер один. Он думает только о ней – Наверное, у него в брюхе живет солитер длиной с рулон обоев.

Дюбуа принадлежит к типу незаметных трудяг. Он из тех, кто покупает себе один костюм на десять лет, дома мелет кофе и моет посуду, при этом регулярно делая детишек своей благоверной. Должно быть, когда ему приносят пособие на детей, почтальону приходится укладывать деньги в чемодан... В общем, представляете себе, да?

– Ну что? – очень доброжелательно спрашиваю я.

– Значит, так, – приступает он к делу, – фамилия умершего, о котором идет речь, Пантовяк...

– Поляк?

– Да. В Орлеане прожил пару недель. Ни к кому не ходил, гостей не принимал. Если у него есть семья, то она, полагаю, осталась в Польше... Мотивы его жеста отчаяния остаются неизвестными...