Фредерик Дар - Путешествие с трупом

Я освежаю себе морду, поправляю узел галстука и, налив на котелок полфлакона одеколона, возвращаюсь к малышке Рашель. Она открыла задвижку и спокойно одевается.

Когда я вхожу, она встречает меня ослепительной улыбкой.

– Ну, – спрашиваю, – как я тебе в парадном виде?

– Великолепен! – шепчет она. – О, мой милый...

Я сажусь в кресло.

– Сдохнуть можно, – говорю. – Никогда не видел такой тяжелой ночи... Ты себя нормально чувствуешь?

– Да.

Она открывает окно.

– Как красив Париж, – произносит она, задержавшись возле него.

Я не отвечаю. Продолжаю думать... Передо мной стоит дилемма: вмешаться сейчас или подождать?

Своим поведением Рашель мне доказала, что тоже состоит в банде. Значит, через нее я могу пройти по всей цепочке. Но это слабое звено. Если я ее отпущу, она предупредит сообщников, что Бункс жив. Эта булавка дала ей доказательство... Что я должен делать? Господи, как неприятно принимать такие решения! Я готов отдать десять «штук», чтобы узнать мнение шефа... Но позвонить ему невозможно. Я должен решать сам и быстро. Я смеюсь.

– Что с тобой? – спрашивает она меня. Я смеюсь, потому что Бунксу пришла великолепная идея. Когда я сказал, что встречаюсь с Рашель, он захотел дать ей знать, что жив. Догадываясь, что киска станет внимательно изучать мои действия и слова, копаться в моих шмотках и тому подобное, он решил послать сообщение через меня. Выбрал посланником тюремщика... Признаемся, что работа великолепная!

Она подходит ко мне, ласкаясь, с влажным взглядом, какой бывает у всех девок, которым вы только что доказали, что кое-что можете.

– Что с тобой? – повторяет она.

Возможно, именно это ее обольщающее поведение заставляет меня принять решение. Я встаю, надеваю пиджак, достаю пушку, беру вазу, опрокидываю ее на кровать, собираю маслины и неторопливо вставляю их в обойму, нежно глядя на Рашель. Надо признать, она немного побледнела. Но не шевелится.

Я открываю ее сумочку, беру булавку, прикалываю к лацкану пиджака и поворачиваюсь к милашке.

– Ну и?.. – спрашиваю.

Она стоит неподвижно. Щеки ввалились, ноздри поджались, в глазах тревожные огоньки.

Я подхожу к ней, влепляю оплеуху, от которой она летит на ковер, и повторяю:

– Ну и?..

Тон приглашает к разговору. Рашель встает. Ее щека пылает.

– Вы хам! – скрежещет она.

– Откровенность за откровенность, красотка; ты маленькая шлюшка! – И я добавляю: – Но шлюхи не только занимаются любовью и шарят по карманам. Они еще и разговаривают... И ты у меня заговоришь тоже!

Она подходит ко мне.

– Мне нечего вам сказать, господин комиссар!

– Да что ты говоришь! Никогда не поверю, что женщине бывает совсем нечего сказать! Я хватаю ее за руку.

– Например, скажи, что вы сделали с русским?

– Я ничего не знаю!

– Так уж прямо и ничего?

– Да.

– Даже как можно связаться с молодчиками Карла? Она встает передо мной, глаза горят диким гневом.

– Слушайте внимательно, комиссар. Я ничего не скажу. У нас нет... как вы это называете?.. хлюпиков! Мы умеем молчать. Вы меня поймали? Отлично. Но предупреждаю вас сразу: вы из меня ничего не вытянете.

Она говорит не столько под влиянием вспышки ярости, сколько резюмируя ситуацию. И я понимаю, что это правда. Она не заговорит, и я получу еще одного секретного узника.

Тогда в моих мозгах появляется дьявольская идея, одна из тех, что, по счастью, возникают у меня редко и которыми совсем не хочется гордиться.

Я надвигаюсь на нее с недобрым видом. Чувствую, моя печенка вырабатывает синильную кислоту.

Должно быть, моя морда по-настоящему страшна, потому что Рашель начинает в ужасе пятиться.

– Ах, ты ничего не скажешь! – рычу я сквозь зубы.

– Нет...

– Ах, не скажешь!

Теперь она стоит, прислонившись к подоконнику.

Я быстро нагибаюсь, хватаю ее за лодыжки и выбрасываю из открытого окна.

Из темных глубин звучит жуткий крик... Мисс Автостоп не доживет в Париже до старости!

Открываю дверь в коридор.

Мамаши Бордельер не видать. Мне нравится, что свидетелей нет, даже боязливой свидетельницы, подглядывающей через замочную скважину, как лакеи в шикарных отелях.

Она варит себе какао, а в ожидании, пока бурда будет готова, мажет кусочки хлеба маслом и конфитюром, от которых сблеванула бы даже живущая на помойке крыса

– Мамаша, – говорю я ей, – у меня для вас плохая новость; одна из ваших постоялиц то ли случайно, то ли вследствие нервной депрессии выбросилась из окна.

– Господи! – вскрикивает она. – Кто это?