Логунова Елена в «Эксмо» - Кактус Нострадамуса

– Осторожнее, не разбе… – вякнул и затих где-то в зале беспокойный метрдотель.

Свежим ветром повеяло из открывшегося в поднебесье окошка. Я зажмурилась крепче и почувствовала, что возношусь…

А спустя мгновение чувствительно приложилась боком о плиточный пол, опомнилась, распахнула глаза и снова зажмурилась, увидев совсем близко камуфляжной расцветки штанину и армейский башмак, вопреки всем банкетным традициям поданный к столу в панировке тонкой французской пудры. Заглушая разноголосые вопли, опрокинулся стол, грохнул выстрел, зазвенело стекло, и на меня посыпались осколки. С ловкостью правнучки кубанского пластуна проползла в направлении выхода Трошкина, пролетел надо мной кто-то большой и не очень похожий на ангела, потому что без крыльев, зато с автоматом. Со стуком захлопнулось оконце в небесах, с матерной руганью сцепились на полу Гамаюн и мужик в мешковатом плаще. Уползая по стеклянному крошеву вслед за Трошкиной, я обогнула чью-то дергающуюся ногу, смутно знакомый рюкзак и опрокинутый стул. Чья-то большая и крепкая, как снегоуборочная лопата, ладонь поддала мне под зад, ускоряя движение к выходу. Я оглянулась, увидела ощерившееся в пугающей улыбке лицо майора Кулебякина, взвизгнула и, проломив плечом решетчатую стеночку, вся в обрывках искусственной зелени выкатилась в обеденный зал.

– Это богемское стекло! Богемское стекло! – причитал, заламывая руки, засевший за кадкой с могучим фикусом метрдотель.

Трошкина яростным шепотом в непарламентских выражениях объясняла ему, куда он может засунуть свое богемское стекло. Если бы мэтр последовал ее совету, у него были бы очень большие проблемы по части проктологии.

– Кузнецова, это кто? – увидев меня, изящно декорированную традесканцией, задала она главный вопрос современности.

– Кавалерия! – расслабленно ответила я, неторопливо сматывая с высокого чела зеленый венок. – Те же и Кулебякин, акт последний, хеппи-энд! Смотри-ка, они и без нашей помощи во всем разобрались, кто бы мог подумать!

– Какой хеппи-энд, если Зяма так и не нашелся? – возмутилась преданная Трошкина, по стеночке поднимаясь на ноги. – Эй, Денис! Эй, майор Кулебякин!

В рваной дырке проломленной стены нарисовалось веселое и злое лицо моего полицейского рыцаря.

– Что, принцесски? Чуть не вляпались? А вот я сейчас дракону вашему наваляю по полной!

– Хрен с ним, с драконом! – некультурно рявкнула принцесса Трошкина. – Что с Зямой?! Где он?! Жив или не жив?!

– Зяма? – Денис, похоже, смутился. – Э-э-э… Не волнуйтесь за Зяму, он в полном порядке, скрывается на конспиративной квартире у новой знакомой.

– Кулебякин, ты идиот, – злобно прошептала я и посмотрела на Алку.

Она побледнела, открыла рот и всплеснула руками.

– Осторожнее, это богемское стекло! – успел сказать мэтр, раньше прочих смекнувший, к чему это тянется Трошкина, а потом сверкающий стеклянный снаряд врезался в стену, за которой едва успел укрыться бестактный майор Кулебякин.

– Мужчины! – вопила Алка, бомбардируя кабинет разрывными снарядами богемского производства. – Да чтоб вы сдохли все, мерзавцы и предатели! Мы вас любим! Мы вас спасаем! Мы ради вас на жертвы идем! А вы!!!

За содрогающейся стенкой было тихо, как будто там и вправду полегли все-все до единого.

Разбитое богемское стекло списали на издержки следственного производства, а за разбитое сердце Трошкиной платил Зяма. Чтобы Алка смилостивилась и впустила его в квартиру для объяснения и покаяния, братец полночи стоял на коленях на придверном коврике.

Своенравный Казимир Кузнецов, надолго зафиксировавшийся в позе полного смирения, – это было доселе невиданное и весьма приятное зрелище, и я порадовалась за Трошкину, полночи простоявшую по другую сторону двери у глазка.

Время от времени перевешиваясь через перила, чтобы полюбоваться кающимся Зямой, я строго пресекала папулины попытки доставить братцу контрабандные судочки с едой и одновременно мысленно благодарила тетю Машу за идею с придверным ковриком. Небось, если бы я не намазала резиновый половичок с двух сторон суперклеем, братец встал бы с колен, не дождавшись Алкиной капитуляции!

Чтобы уверить суровую Трошкину в том, что его сердце и все без исключения прочие органы отныне будут принадлежать лишь ей одной, Зяма согласился оповестить об этом весь мир и уже всерьез подумывал о соответствующем объявлении в газетах, когда представился случай получше: Максим Смеловский пригласил нас всех на запись ток-шоу со свидетелями ограбления «Бетабанка».