Людмила Милевская - Дурдом на выезде

Осознав опасность, Александра отчетливо поняла, что не готова к конгрессу. У нее словно глаза открылись. Она-то думала, что выступать придется перед малюсенькой аудиторией (каких-то шестьсот человек), а тут уже говорится о размерах планеты. Завтра весь белый свет соберется у экранов своих телевизоров поглазеть на нее, а она и двух слов не может связать.

И за это грозятся ее покарать!

Грозятся ее покарать!

«Что же делать? — заметалась бедная Ася. — Как же быть? Нет трех шкур у меня. И не могу я позорить родную страну. Да и жить как-то хочется неудержимо. И совсем не хочется злить какого-то президента. Неизвестно ведь, как накажет меня тот, зловещий, если речь моя не понравится им. Где же выход из этого положения? Господи, дай мне памяти, что об этом пишут в женских журналах?

Что пишут? Из безвыходных ситуаций надо бегом выходить — вот что пишут в женских журналах!

Точно, надо срочно уйти!»

Но как?

«Лучшее средство для ухода — ноги!» — наконец решила Ася и схватилась за чемодан.

Высокий сухощавый мужчина приятной наружности не спеша вошел в паб. Взяв со стойки две пинты баварского, он расположился за столиком в дальнем углу и явно приготовился к ожиданию. Медленно потягивая пиво, мужчина искоса поглядывал на экран висящего над стойкой телевизора.

— Разрешите? — послышался голос из-за спины.

Мужчина обернулся. Яркими синими глазами на него смотрел розовощекий толстяк самого оптимистичного вида. Он уверенно держал на весу сразу четыре пинты английского эля.

— Милости прошу… — мужчина сделал неопределенный жест, демонстрируя разочарование: посидеть одному в полном покое не удалось.

– Приятно видеть соотечественника! — распознав легкий акцент, просиял толстяк.

— Однако, скоро нас здесь будет больше, чем аборигенов, — с кислой миной (для окружающих), но вполне живым тоном (для собеседника) откликнулся худощавый и предложил: — Зовите меня Иваном.

— А вы меня, простите, Петром, — задорно улыбнулся в ответ толстяк.

Худощавый озабочено оглядел зал. В дальнем углу сражаются в шахматы арабы. В центре зала щебечет стайка вьетнамцев. У стойки дремлет атлет негроидного происхождения. Полнейший интернационал.

— Славное местечко, — подвел итог наблюдениям веселый толстяк. — Приют заблудших иноземцев.

Он с явным вопросом уставился на сухощавого.

— Собственно, мне нечего сообщить, — пожал тот плечами и основательно приложился к баварскому. — Пока все идет по плану.

— Центр напоминает о необходимости абсолютного контроля. Контроля и предсказуемости, имеется в виду объект, — уточнил толстяк.

— Нет никаких оснований полагать, что поведение объекта выйдет за пределы присущей ему логики, — вдумчиво, словно убеждая самого себя, ответил сухощавый. — Психологическая организация объекта довольно примитивна. Впрочем, передайте в Центр, что я принял к сведению их озабоченность.

Пока сухощавый произносил эту фразу, толстяк с удивительной скоростью управился с пинтой эля. Промокнув губы салфеткой, он сказал:

— Теперь о главном. План операции несколько меняется. Это связано с активизацией деятельности «крота». В этих условиях Центр считает, что проводить одновременно основную операцию и мероприятия по обезвреживанию «крота» невозможно.

— Я знаю, — слегка раздраженно сказал сухощавый.

— Да, но вам приказано свернуть всю деятельность, связанную с основной операцией. Всю. Вы должны заниматься только вычислением «крота». И объект вы обязаны использовать исключительно для этой цели.

— Принято к исполнению, — с явным огорчением кивнул сухощавый, придвигая к себе вторую пинту баварского и думая: «А зря. Я бы справился и с той, и с другой задачей».

Толстяк разделавшись с очередной пинтой эля, сообщил:

— Лично вам и неофициально просили предать, что любые наши действия по достижению целей основной операции обречены на провал. Теперь это ясно. Совершенно. «Крот» слишком активизировался. Информация о любых ваших действиях становилась известной противнику едва ли не раньше, чем принимались решения.

— Я понял… — безрадостно кивнул сухощавый.

— Какая гадость этот английский эль, — проворчал толстяк, принимаясь за четвертую пинту.

— Не скажу, чтобы и я был особым поклонникам баварского, — откликнулся сухощавый. — Однако мне пора… э-э… Петр.

И сухощавый вышел из паба, оставив толстяка допивать свой эль.