Элизабет Питерс - Ночной поезд в Мемфис

У входа меня ждала первая удача — да и пора уж ей было появиться. Возле ворот стояли два больших автофургона и крытый грузовик. Дверцы фургонов оказались запертыми, а вот задняя стенка кузова грузовика — откинутой. В кузове было полно людей, судя по одежде, местных, наверное, упаковщиков. Одни сидели, другие стояли, прислонившись к бортам.

Они встретили меня очень приветливо и, главное, не задавали никаких вопросов, то есть, возможно, они их и задавали, но, разумеется, не получили ответов. Я широко улыбнулась, чтобы расположить их к себе, и протянула вверх руки. Навстречу тоже протянулась дюжина смуглых-смуглых рук, которые помогли мне взобраться в кузов, а два любезных молодых человека освободили место, когда я дала понять, что хочу сесть. Ах, как это верно, что для дружбы нет языковых барьеров! К тому времени, когда грузовик подъехал к дому, мы уже были лучшими, близкими друзьями. Очень близкими. Мне пришлось даже отстранить от себя несколько пар дружеских рук, прежде чем удалось выбраться наружу, но мои новые приятели приняли расставание с улыбками и горячими выражениями симпатии.

Стараясь сохранить как можно более непринужденный вид, я прошмыгнула мимо упаковщиков и вошла в дом, а здесь сразу же сосредоточилась и побежала по коридору, потом по первому лестничному пролету. Если я и могла на что-то рассчитывать, то только на быстроту собственной реакции. Слуги, вероятно, не были в курсе дела, но если меня увидит кто-нибудь другой, мне конец.

Я добежала до двери комнаты Шмидта незамеченной, то есть я надеялась, что меня не заметили, — и, повернув ручку, обнаружила, что дверь заперта. Соображала я не лучшим образом. Единственная пришедшая в голову мысль: Шмидта заперли изнутри, и он — их пленник. Несколько драгоценных секунд ушло на то, чтобы заметить ключ, торчавший в замке, и еще несколько столь же жизненно важных мгновений — чтобы дрожащими пальцами повернуть его.

Комната была пуста. В ней не было не только Шмидта, но и его вещей. Я проверила гардероб, но могла этого и не делать: стоило Шмидту провести в комнате всего пять минут, все поверхности в ней оказывались заваленными его пожитками.

Дверные петли были хорошо смазаны, и если бы я не стояла лицом к двери, то не услышала бы, что она снова открывается. Я схватила первый попавшийся предмет — им оказалась бронзовая ваза, искусно украшенная эмалью и серебром.

Джон проскользнул внутрь через узкую щель и тихо закрыл за собой дверь. Выглядел он не так безупречно, как обычно, — рубашка в пыли, а волосы спутаны.

— Поставь это на место, — мягко сказал он. Я угрожающе подняла вазу над головой:

— Что вы сделали со Шмидтом? Если ему причинили вред...

— Он уехал. — Джон не сводил настороженного взгляда с моего импровизированного орудия. — По собственной воле и своим ходом.

— Что его здесь нет, я уже выяснила.

— В самом деле?

— Да. И ты думал, что такой трюк...

Ему стоило немалых усилий держать себя в руках. Я прекрасно знала эти не предвещающие ничего хорошего признаки — согнутые в локтях руки и играющие желваки. Когда он заговорил, голос его дрожал от ярости, но это был все тот же едва слышный шепот:

— Ради всего святого, Вики, ты когда-нибудь чему-нибудь научишься? Не знаю, как ты сюда проникла...

— Неужели не знаешь? Ты же ждал меня.

— В ванной комнате на той стороне холла, если быть точным. Мне сообщили о твоем побеге, и хоть поначалу у меня была слабая надежда, что ты не решишься на это, дурное предчувствие, что нечто в этом роде ты все же предпримешь, взяло верх. А теперь убирайся отсюда к чертовой матери, если сможешь.

Я смотрела на него с той же яростью, с какой он смотрел на меня. Зубы у меня были стиснуты так крепко, что даже челюсти заболели. Я не собиралась выходить через дверь, если Джон будет стоять возле нее, и вообще поворачиваться к ней спиной даже на мгновение. Через несколько секунд, видимо, поняв это, он опустил руки и пожал плечами:

— Ну, если ты так хочешь, — сказал он псам повернулся ко мне спиной.

Он не мог слышать меня — на мне были мягкие туфли, а под ногами — толстый ковер. Он не мог видеть меня — в комнате не имелось ни одной отражающей поверхности. Он просто знал. Его взметнувшаяся рука скрестилась в воздухе с моей так резко, что от неожиданности я выронила вазу. Она со стуком упала на пол, а я отскочила назад, пытаясь увернуться от этих проворных, неотвратимых рук. И ведь знала, что все усилия напрасны, но продолжала извиваться и сопротивляться даже после того, как он сковал мои руки и тяжелой ладонью зажал мне рот. Остатки самообладания покинули его: лицо пылало, а руки причиняли мне сильную боль, ногти впились в мою щеку. Я почувствовала, как от боли и ярости слезы хлынули у меня из глаз.