Элизабет Питерс - Проклятье фараона

– Говолил – почитаешь! – с укоризной напомнил он.

– Говорил, говорил... – Эмерсон взял у сына «Историю». – Сейчас приду, Рамзес. Возвращайся к себе.

– Нет, – спокойным, но не терпящим возражений тоном отозвался Эмерсон-младший.

– Какая прелесть! – пропела леди Баскервиль. – Маленький ангелок!

Я собралась было исправить это определение на другое, поточнее, как Рамзес вдруг продемонстрировал свои ямочки и сладким голоском проворковала:

– А ты – холошенькая тетя.

Напрасно тетя так расточала в ответ улыбки и алела счастливым румянцем. Откуда ж ей, бедной, знать, что в устах Рамзеса это не комплимент, а всего лишь констатация очевидного факта. Более того, легкий изгиб его губ и выбор слова «хорошенькая» вместо «красивая» (а разницу, будьте уверены, Рамзес знал с пеленок) заставили меня насторожиться. Я нутром чуяла, что наше не по годам проницательное чадо имеет что-то против леди Баскервиль и при первой же возможности выдаст в лоб свое нелицеприятное мнение. Стоит лишь подтолкнуть его в нужном направлении и...

К сожалению, подобрать ключик к откровенности Рамзеса мне не удалось: помешал Эмерсон.

– Иди к себе, сынок, – повторил он. – Няня будет волноваться.

Услышав непривычные приказные нотки в голосе отца, Рамзес удивился, но виду не подал. Холодный расчет, как вы помните, был неотъемлемой чертой характера нашего отпрыска. Вот он и воспользовался ею на полную катушку, обратив свои чары на гостью. Просеменив через комнату, Рамзес остановился напротив леди Баскервиль, с невинным видом сунул палец в рот (между прочим, от этой идиотской привычки я отучила его еще в младенчестве) и восхищенно округлил глаза.

– Очень холошенькая тетя. Ламзесу нлавится. Ламзес хочет на лучки.

– Ах ты, лицемер несчастный! – возмутилась я. – А ну кыш отсюда!

– Он у вас просто прелесть, – залепетала леди Баскервиль. – Хорошенькой тете пора уезжать, малыш. Поцелуй тетю на прощание.

Взять его «на лучки» она и не подумала. Просто наклонилась и подставила безукоризненно гладкую белую щеку. Оскорбленный в лучших чувствах – ну как же! от постели отлынить не удалось! – Рамзес звучно приложился к щеке тети, оставив мокрое пятно там, где еще секунду назад лежал ровнехонький слой пудры.

– Холошо, ухожу! – заявил наш обиженный ангел. – Быстло плиходи, папочка. И ты, мамочка. Дай мою книгу!

Эмерсон смиренно вернул сыну рукопись, и тот удалился. Леди Баскервиль, уловив намек, поднялась.

– Мне тоже пора. Ради бога, простите за беспокойство.

– Ничего, ничего, – поспешно успокоил Эмерсон. – Жаль, что не смогли помочь.

– Очень жаль, – с тонкой улыбкой согласилась гостья. – Что поделать... Теперь, познакомившись с вашим очаровательным ребенком и обворожительной супругой (тут мне пришлось вернуть ей улыбку), я могу понять, почему связанный семейными узами человек не горит желанием сменить домашний уют на полную опасностей и неудобств жизнь в Египте. Ах, мой дорогой Рэдклифф, вы стали истинным семьянином! Прелестно! Просто прелестно! Какая радость видеть вас наконец устроенным и успокоившимся! И это после стольких лет неугомонного холостячества! У кого повернулся бы язык винить вас за отказ? Никто из нас, разумеется, не верит во всякие проклятия и тому подобные глупости, однако в Луксоре действительно происходят странные вещи. И я понимаю, что сломя голову броситься навстречу неизвестным опасностям способен лишь человек мужественный, горячий, даже отчаянный. Счастливо оставаться, Рэдклифф... миссис Эмерсон. Приятно было с вами встретиться. Нет-нет, умоляю, не провожайте. Я и без того доставила вам уйму хлопот.

Вот это я понимаю – актриса! Начала за здравие, кончила за упокой. Куда только девались шелестящий баюкающий голос и умиротворенный тон. Леди Баскервиль метала фразы, точно индеец – дротики. Несчастный Эмерсон стал сине-багровым; попытался было прохрипеть что-то в ответ, но мадам лишила его даже этого ничтожного удовольствия. Грациозно развернувшись, леди Баскервиль в траурном облаке кружев и газа выплыла из гостиной.

– Ч-черт! – Эмерсон в сердцах пнул диван.

– Из ряда вон наглая особа, – согласилась я.

– Наглая?! Ничуть не бывало! Она попыталась как можно приличнее высказать то, о чем остальные предпочитают молчать. «Истинный семьянин»! Дьявольщина!

– Слышу речи мужчины... – разозлилась я.

– Неужели? Поразительно! Я давно уже не мужчина, а дряхлая старуха! Развалина, которой только и осталось, что греть у камина свою...