Тесс Герритсен - Игра с огнем (сборник)

– Вон Еврейский музей, – говорит Герда, показывая на здание неподалеку. – Там кто-нибудь наверняка говорит по-английски. Давай я спрошу, знают ли они что-нибудь о семье Тодеско.

Герда уходит в музей, а я остаюсь на скамье, в голове гудит миллион пчел, они роятся в моем мозгу. Мимо проходят туристы, но я слышу только пчел, они заглушают голоса и шаги. Я не могу не думать о Лоренцо, которому было почти на десять лет меньше, чем мне сегодня. Я вспоминаю себя десятилетней давности. Новобрачная, у которой вся жизнь впереди. У меня хороший дом, карьера, к которой я стремилась, и ни облачка на горизонте. Но над Лоренцо, евреем во взбесившемся мире, черные тучи смыкались все теснее.

Вернулась Герда. Рядом с ней стоит хорошенькая темноволосая молодая женщина.

– Джулия, познакомься: Франческа, куратор Еврейского музея. Я ей объяснила, почему мы здесь. Она хотела бы увидеть «Incendio».

Я вытаскиваю ноты из сумочки и отдаю молодой женщине, которая хмурится, читая имя композитора.

– Вы купили это в Риме? – спрашивает она.

– Нашла в антикварном магазине. Заплатила сотню евро, – робко добавляю я.

– Лист и в самом деле, похоже, старый, – соглашается Франческа. – Но я сомневаюсь, что ваш композитор принадлежал к семье Тодеско, жившей здесь, в Каннареджо.

– Так вы знаете о семье Тодеско?

Она кивает:

– В нашем архиве есть досье на всех депортированных евреев. Бруно Тодеско работал в Венеции, он широко известный скрипичный мастер. Кажется, у него было два сына и дочь. Мне нужно посмотреть документы, но вполне вероятно, они жили на Калле-дель-Форно.

– А Л. Тодеско не может быть одним из его сыновей? Этот вальс я нашла в старой книге с нотами, а на ней написан адрес по Калле-дель-Форно.

Франческа отрицательно покачивает головой:

– Все книги и бумаги семьи сожгли фашисты. Насколько нам известно, ничто не уцелело. Если Тодеско удалось спасти что-то от огня, то все пропало в лагере смерти, куда их отправили. А потому эта композиция… – Франческа смотрит на «Incendio», – даже не должна существовать.

– Но она существует, – говорю я. – И я заплатила за нее сотню евро.

Она внимательно разглядывает ноты. Поднимает листок к солнцу и прищуривается, рассматривая закорючки на стане.

– Вы говорите, что купили их в Риме. В магазине сказали, откуда у них ноты?

– Торговец приобрел их у владельца дома, принадлежавшего некоему Капобьянко.

– Капобьянко?

– Так мне написала внучка хозяина магазина. – Я снова запускаю руку в сумку, вытаскиваю оттуда письма Анны Марии Падроне и протягиваю Франческе. – Синьор Капобьянко жил в городке Касперия. Кажется, это недалеко от Рима.

Она читает первое письмо, потом разворачивает второе. Неожиданно я слышу ее резкий вдох, а когда она смотрит на меня, что-то в ее глазах меняется. В них загорается искорка интереса, пожар занялся.

– Значит, хозяин магазина убит?

– Всего несколько недель назад. Его магазин ограбили.

Франческа снова принимается разглядывать «Incendio». Теперь держит лист осторожно, словно бумага превратилась во что-то опасное. Слишком горячее, чтобы удержать голыми пальцами.

– Можно, я оставлю ваши ноты себе на некоторое время? Хочу показать моим людям. И письма тоже.

– Вашим людям?

– Специалистам по документам. Уверяю вас, в их руках все ваши бумаги будут в полной безопасности. Если ноты и в самом деле такие старые, как кажутся, человеческим рукам больше не следует к ним прикасаться. Скажите, в каком отеле вы остановились, и я позвоню вам завтра.

– У нас дома есть копии, – говорит мне Герда. – Думаю, мы ничем не рискуем, пусть хорошенько исследуют твою находку.

Я смотрю на «Incendio» и думаю о том, как листик старой бумаги искалечил мою жизнь. Как расколол мою семью и отравил мою любовь к дочери.

– Берите, – говорю я. – Не хочу больше видеть эту проклятую бумажку.

Вроде бы я должна чувствовать облегчение: «Incendio» больше не моя забота, теперь он в руках людей, знающих, что с ним делать, тем не менее в ту ночь я лежу без сна и меня мучат вопросы, ответы на которые мне по-прежнему неведомы. Герда крепко спит на соседней кровати, а я лежу, уставясь в темноту, и думаю, сумеет ли Франческа, как обещала, установить автора музыки, или ноты станут еще одним документом, похороненным в хранилище музея в ожидании ученого, который раскроет их тайну.

Я оставляю попытки уснуть, одеваюсь в темноте и выхожу из номера.

За стойкой ночной портье, она отрывает глаза от романа в мягкой обложке и дружески кивает мне. В здание проникают смех и громкие голоса с улицы. В столь поздний час полуночники все еще веселятся и гуляют по городу. Но у меня сегодня нет желания бродить по Венеции. Я подхожу к девушке-портье и спрашиваю: