Джон Сирлз - Экзорцисты

– Почему? – спросила я, когда она посмотрела на меня пустыми глазами.

Мама поставила стакан и положила голову на по-душку.

– Я не могу объяснить, Сильви. У меня есть сомнения, и я не верю этой паре. Но твой отец – он им поверил. В любом случае тем людям пришлось многое пережить, и я решила, что будет лучше помолиться с ними и убрать куклу из их дома, чтобы подарить им спокойствие духа, если не что-то другое. Но сейчас иногда я просыпаюсь посреди ночи и нахожу ее здесь. Все так же, как было у них.

– Я думаю, что это следует отнести вниз.

Я ждала от мамы возражений, но мамина голова неподвижно лежала на подушке, а глаза оставались закрытыми. Сначала я намеревалась сходить в ванную за полотенцем, чтобы не трогать куклу руками, но решила, что у меня нет на это времени. Я обошла кровать с другой стороны и протянула руки, двигаясь спокойно и сосредоточенно. Взяла Пенни и вынесла ее из комнаты.

Я прошла по коридору и спустилась вниз по лестнице, потом миновала гостиную и кресло-качалку, направляясь к входной двери. На улице начался небольшой дождь, над землей поднимался туман, и капли шуршали, словно в канаве бегали мыши. Я стояла на крыльце, смотрела на густой кустарник, окружавший наш дом, на родительский «Датсун» на подъездной дорожке, на прибитую отцом дощечку с надписью: «Посторонним вход воспрещен!» «Отнести эту штуку в лес, – подумала я, – похоронить, как сделал отец с мистером Глупышкой, когда однажды утром кролика нашли мертвым и я больше не слышала тик-тик-тик его сердца». Но у меня не было с собой лопаты, а мысль о том, чтобы идти в лес в темноте, меня пугала.

И вдруг я поняла.

Я спустилась по ступенькам, пересекла лужайку и оказалась рядом с колодцем, которым мы больше не пользовались. Не останавливаясь, чтобы подумать, я отодвинула фанеру, закрывавшую колодец, и посмотрела на мерцающую темную поверхность воды внизу. Потом приподняла Пенни, вздохнула и выпустила ее из рук. Послышался едва различимый всплеск, и ничего больше. Никаких криков. Никакой борьбы. Конечно, нет. Что ж, кукла оказалась беспомощной, если не считать той силы, которой мы ее наделяли. Если верили в нее. В тот момент я верила. И не верила. В тишине под дождем я взяла фанерную крышку, накрыла колодец и принялась искать камни, чтобы положить их сверху, но не смогла поднять те, что лежали у старой клетки кролика Роуз. Я решила, что фанеры будет достаточно, и зашагала домой.

Вернувшись, я стала думать про отца, который отправился на встречу с репортером, размышляя о том, что он ему рассказывает. Потом надела пижаму и посмотрела на груду лошадиных ног на письменном столе. «Завтра, – подумала я, забираясь под одеяло, – я склею их в последний раз». Даже если они уже не будут прежними, я буду лежать в постели и смотреть, как они стоят на полке. И несмотря на все, что произошло, лошади снова будут казаться целыми. «Как моя семья, – по-думала я, засыпая, – они снова будут вместе, счастливые и целые».

Два сутулых Е. Слово ПЛОХОЕ, а потом еще одно, только у него не хватало буквы – словно улыбка с отсутствующим зубом: ЖЕ_АНИЕ. Я смотрела на провисший тент, когда мы с Хикином приближались к кинотеатру, пытаясь решить головоломку с разрозненными буквами. С некоторым трудом мне удалось представить это место таким, каким оно было прежде: чистое окошко кассы, туго натянутый тент, гордо рекламирующий такие фильмы, как «Касабланка» или «Завтрак у Тиффани». Но образ исчез, как только мы оказались возле стеклянных дверей с налепленными газетами и разрешениями на работу.

– А твой дядя не сказал, где именно мы должны с ним встретиться? – спросил Хикин, пока мы шли, пробуя потускневшие ручки дверей – все они не поддавались.

Я покачала головой, глядя на буквы на тенте, словно они могли поменяться местами и дать нам ответ.

– Но он хотел, чтобы ты приехала?

Хикин выглядел смущенным, но не рассерженным. Но я не знала, как быстро его настроение может измениться. Если бы он не рассказал мне о времени, которое провел с моей мамой, напомнив о ее доброй и честной натуре, возможно, я бы смогла продолжать ему лгать. Но, если учесть огромную ложь прошлых месяцев, для нового обмана во мне уже не осталось места.

Я отвернулась и посмотрела на расположенный напротив винный бар, путаницу потускневших флажков над дверью и церковь из красного кирпича чуть дальше.

– Он не хотел, чтобы я приезжала. Во всяком случае, сейчас.

Я знала, что, если я повернусь, моим глазам предстанет знакомая картина: выражение лица отца в зале игровых автоматов или детектива Раммеля в комнате для допросов, когда я призналась, что не уверена в своих показаниях. Так на тебя смотрят в тех случаях, когда понимают, что ты не тот человек, которым тебя считали прежде, – точнее, не тот, каким должен быть – для них. Я вдруг подумала, что мне предстоит долгая жизнь, полная таких взглядов; ведь существует множество возможностей разочаровать других, понемногу разбивать их сердца – и не только понемногу, – и так каждый день, снова и снова.