Том Смит: Колыма

– Меня вычислил в толпе и допрашивал агент МГБ.

Он говорил быстро, слова торопливо слетали с его губ, спотыкаясь и цепляясь друг за друга, и их значение заставило Анисью тут же забыть о предложении Максима. Она спросила:

– За тобой следили?

Он кивнул.

– Я укрылся в квартире Наташи Нюриной.

– Что было дальше?

– Агент остался снаружи. Мне пришлось уходить через черный ход.

– А что, если они арестуют Наташу и станут ее допрашивать?

Лазарь закрыл лицо руками.

– Я запаниковал и не соображал, что делаю. Мне не следовало приходить к ней.

Анисья взяла его за плечи.

– Если они могут выйти на нас, только арестовав Наташу, то у нас есть немного времени.

Лазарь покачал головой.

– Я сказал ему, как меня зовут.

Она поняла. Он не мог солгать. И не мог изменить своим принципам – ни ради нее, ни ради кого-либо еще. Принципы были для него важнее их жизней. Ему вообще не следовало ходить туда, чтобы посмотреть на снос церкви. Она предупреждала его, что риск слишком велик, тем более – риск ненужный. В толпе наверняка окажутся агенты и неизбежно обратят на него внимание. Но он, по своему обыкновению, пропустил ее слова мимо ушей – выслушав ее совет, он никогда не следовал ему. Разве не умоляла она его не настраивать против себя церковные власти? Неужели их положение столь незыблемо и надежно, что они могут осмелиться настроить против себя и Церковь, и государство? Но его не интересовала политика альянсов и соглашательства: ему непременно нужно было высказать свое мнение, и даже угроза остаться в полном одиночестве не мешала ему критиковать новые отношения, установившиеся между иерархами Церкви и политиками. Упрямый и прямолинейный, он требовал, чтобы она безоговорочно поддерживала его взгляды. Она восхищалась им, его цельной натурой. Вот только он не желал ответить ей взаимностью. Она была младше его, и ей едва исполнилось двадцать, когда они поженились. Ему было уже тридцать пять. Иногда она спрашивала себя, а не потому ли он женился на ней, что священник из белого духовенства [4], приносящий монашеский обет, уже сам по себе мог служить символом реформаторства? Подобная концепция льстила его самолюбию и вполне соответствовала его либеральным философским взглядам. Внутренне она готовилась к тому, что рано или поздно государство тяжелым катком пройдется по их жизням. Но теперь, когда такой момент настал, Анисья вдруг ощутила себя обманутой. Ей придется расплачиваться за его убеждения, на которые она не могла повлиять и которые не могла разделить.

Лазарь положил руку Максиму на плечо.

– Будет лучше, если ты вернешься в духовную семинарию и донесешь на нас. Поскольку нас все равно арестуют, публичное отречение позволит тебе дистанцироваться от нас. Максим, ты еще молод. Никто не станет думать о тебе плохо, если ты сейчас уйдешь.

В устах Лазаря подобное предложение прозвучало двусмысленно. Он полагал, что стоит неизмеримо выше тех, кто способен на столь прагматическое поведение, к которому могли прибегнуть лишь слабые духом мужчины и женщины. Его моральное превосходство было удушающим; он предлагал Максиму не выход из положения, а загонял его в ловушку. Анисья не выдержала и вмешалась, стараясь говорить дружеским тоном:

– Максим, ты должен уйти.

Тот отреагировал мгновенно:

– Я хочу остаться.

Уязвленный и оскорбленный тем, что она посмеялась над его чувствами несколькими минутами ранее, он упрямился, давая волю своему раздражению. Вкладывая в свои слова двойной смысл, недоступный мужу, Анисья сказала:

– Пожалуйста, Максим, забудь обо всем, что было. Ты ничего не добьешься, если останешься.

Но он лишь упрямо покачал головой.

– Я уже принял решение.

Анисья заметила, что Лазарь улыбается. Вне всякого сомнения, Максим пришелся ее мужу по душе. Он взял его под свое крыло, не замечая влюбленности, которую его протеже испытывал к ней, и обращая внимания лишь на пробелы в его знаниях Священного Писания и философии. Решение Максима остаться порадовало его – Лазарь явно счел, что оно каким-то образом связано с ним самим. Анисья шагнула к мужу.

– Мы не можем позволить ему рисковать своей жизнью.

– Мы не можем силой заставить его уйти.

– Лазарь, это не его война.

И даже не ее, если на то пошло.

– Он сам решил принять в ней участие. Я уважаю его за это. И ты должна уважать его тоже.

– Это же бессмысленно!

Пытаясь сделать из Максима такого же мученика, как и он сам, ее муж преднамеренно унизил жену и обрек на мучения своего ученика. Но тут Лазарь воскликнул: