Пьер Леметр - Три дня и вся жизнь

Госпожа Куртен вернулась к себе («На такси… могли бы поехать на автобусе…»), проветрила дом («Мог бы сам это сделать, Антуан»!), составила список покупок («Обрати внимание на сухарики, только „Хедеберт“, других не покупай!»).

Антуану скоро не придется делать то, что он всегда с трудом выносил, но сейчас он добродушно выслушивал замечания матери – такое облегчение и счастье он испытывал, видя, что она дома. «Больше испугалась, чем ушиблась», – отвечала она знакомым, которые звонили ей справиться о здоровье. Весть о ее возвращении уже трижды облетела Боваль.

Антуан, сколько мог, откладывал момент выхода в город, когда все станут приставать с расспросами о состоянии мамочки. Значит, Бланш дома? Ну что ж, тем лучше, тем лучше, знаешь, мы ведь испугались, сам-то я не видел, но мне рассказали, какой кульбит она совершила… ну и страху же мы натерпелись…

Антуан беспокоился: предали ли Мушотты огласке несчастье своей дочери, но нет, никто ничего не знал. Ни Эмили, ни ее родители не пожелали сообщить о ситуации, которую осудили бы, случись она с кем-то другим.

Перепрыгивая через ступеньки, Тео поднимался по крыльцу мэрии и издали махнул ему в знак приветствия. Кроме того, Антуан встретил Барышню, как прозвали дочь господина Вальнэра. Дважды в неделю она в своем инвалидном кресле выезжала из дома хроников, куда ее вынуждены были определить после смерти отца, и в сопровождении сиделки совершала круг по городу. Она всегда устраивалась на террасе «Кафе де Пари». Летом она лакомилась там мороженым, и сиделка стирала с ее подбородка сладкие потеки, а зимой маленькими глотками пила обжигающий шоколад. Ее инвалидное кресло уже не было причудливо раскрашено, как прежде, зато сама молодая девушка не изменилась. Ее тело по-прежнему напоминало сухую виноградную лозу, ее белые ледяные руки все так же лежали поверх шотландского пледа, а лицо и сегодня казалось посмертной маской с пылким взором.

Антуан терпеливо стоял в очереди во всех лавочках где, позабыв о времени, покупатели обменивались новостями.

Он ощущал, что охвачен легкой эйфорией, которая, разумеется, во многом была связана с усталостью последних дней, но также с чувством постепенно возвращающейся уверенности в себе. Если бы не та история с Эмили Мушотт… Но даже ее он воспринимал как незначительное затруднение по сравнению с опасностью, сгущающейся над ним… Чем она могла ему грозить, немного денег, пустяковое дело…

Он пока даже не смел верить.

Он закончит учебу, уедет подальше от всего этого, начнет новую жизнь.

Господина Ковальски преспокойно освободили уже назавтра, подозрение с него было снято, но не в глазах обитателей Боваля, которые не так-то легко отказывались от своего мнения: нет дыма без огня, это непреложная истина.

По мере того как утихала тревога Антуана, пропал и интерес его матери к местным новостям. Она больше не впивалась жадным взглядом в экран телевизора, как это было в последние дни в больнице. Зато, в отличие от Антуана, она прислушалась к заявлению прокурора республики в ответ на вопросы журналистов: «Нет, провести анализ ДНК для всего населения Боваля нереально. Этот план намного превзошел бы наши финансовые возможности, а главное, не дал бы точных данных. Нет никакого объективного повода считать, что носитель ДНК, которую мы ищем (если речь действительно идет об убийце Реми Дэме), житель Боваля, а не соседнего городка или просто случайный прохожий…»

– Вот то-то же! – проворчала госпожа Куртен, как если бы должностное лицо подтвердило теорию, которую она всегда отстаивала.

Теперь, когда была высказана эта последняя гипотеза, Антуан мог спокойно уехать: госпожа Куртен выкарабкалась, пришла пора возвращаться домой и продолжать подготовку к экзаменам.

– Уже? – недоуменно спросила госпожа Куртен.

Мать, настоявшая на «скромном прощальном обеде» (у нее была привычка называть «скромным» все, что представлялось ей важным), надела пальто и отправилась в центр. Там, в лавочках, она будет изображать чудом спасшуюся и скромничать, что всегда вызывало улыбку Антуана.

Он собрал вещи. Ему не хотелось звонить Лоре, настал его черед удивить ее своим приездом.

За обедом госпожа Куртен позволила себе роскошь выпить глоточек портвейна. Они ели почти молча, оба были даже немного удивлены, что находятся здесь, вместе, в этих непредвиденных обстоятельствах, исход которых еще два дня назад казался неясным.