Алан Брэдли - Копченая селедка без горчицы. О, я от призраков больна (сборник)

Мой острый слух уловил звук хриплого смешка в коридоре.

Но я предпочитаю верить, что то, что я увидела в глазах отца, было гордостью.

Порслин спала мертвым сном. Я напрасно беспокоилась.

Я стояла и смотрела, как она лежит на моей кровати практически в той же позе, как я ее оставила. Темные круги под глазами, кажется, посветлели, и дыхание почти не слышалось.

Через две секунды все взорвалось водоворотом яростного движения, и я была прижата к кровати, а большие пальцы Порслин давили мне на дыхательное горло.

– Дьявол! – прошипела она.

Я боролась, чтобы высвободиться, но не могла пошевелиться. В мозгу вспыхивали яркие звезды, когда я цеплялась за ее руки. Мне не хватало кислорода. Я пыталась отстраниться.

Но я была ей не соперница. Она больше и сильнее, чем я, а я уже слабела и утрачивала интерес к сопротивлению. Как легко было бы сдаться…

Ну нет!

Я перестала сражаться с ее руками и вместо этого большим и указательным пальцами зажала ее нос. Из последних сил я яростно крутанула его.

– Флавия!

Она внезапно удивилась при виде меня – как будто мы старые друзья, неожиданно столкнувшиеся перед прекрасным Вермеером в Национальной галерее.

Ее руки отстранились от моего горла, но я все еще не могла дышать. Я скатилась с кровати на пол, охваченная приступом кашля.

– Что ты делаешь? – спросила она, удивленно осматриваясь.

– Ты что делаешь? – прохрипела я. – Ты раздавила мне гортань!

– О боже! – сказала она. – Ужас. Прости, Флавия, мне правда жаль. Мне снилось, что я в фургоне Фенеллы, и там был какой-то ужасный… зверь! Он стоял надо мной. Я думала, что это…

– Что?

Она отвела взгляд в сторону.

– Я… прости, я не могу сказать тебе.

– Я никому не скажу, обещаю.

– Нет, все равно. Я не должна.

– Что ж, ладно, – объявила я. – Не надо. На самом деле я запрещаю тебе рассказывать мне.

– Флавия…

– Нет, – сказала я совершенно серьезно. – Я не хочу знать. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Я знала, что если выжду, то, что скрывает Порслин, выскочит из нее, как свиной фарш из мясорубки миссис Мюллет.

Это сравнение напомнило мне о том, что я не ела целую вечность.

– Ты голодна? – спросила я.

– Ужасно. Ты, наверное, слышишь, как у меня урчит в животе.

Я не слышала, но притворилась, что слышу, и благоразумно кивнула.

– Оставайся здесь. Я принесу что-нибудь из кухни.

Десять минут спустя я вернулась с миской продуктов, похищенных из кладовой.

– Иди за мной, – сказала я. – В следующую дверь.

Порслин, широко распахнув глаза, осматривалась, когда мы вошли в химическую лабораторию.

– Что это за место? Нам можно здесь находиться?

– Конечно, можно, – сказала я ей. – Здесь я провожу эксперименты.

– Волшебные? – спросила она, рассматривая мензурки и пробирки.

– Да, – ответила я, – волшебные. Теперь возьми вот это…

Она подпрыгнула при звуке вспыхнувшей бунзеновской горелки, когда я поднесла к ней спичку.

– Держи их над огнем, – сказала я, протягивая ей пару сосисок и никелированные зажимы для мензурок. – Но не слишком близко, тут очень горячо.

Я разбила шесть яиц в боросиликатную испаряющую емкость и помешала стеклянной палочкой над второй горелкой. Почти сразу же лаборатория наполнилась вызывающими слюнотечение запахами.

– Теперь тосты, – сказала я. – Можно делать по два за раз. Воспользуйся зажимами. Поджарь с одной стороны, потом переверни.

Из необходимости я стала довольно опытным лабораторным поваром. Однажды, совсем недавно, когда отец приговорил меня к домашнему аресту в моей комнате, я даже умудрилась приготовить себе «Пятнистый Дик» [27] «Пятнистый Дик» (Spotted Dick) – английский десерт, пудинг с сухофруктами, традиционно готовившийся на основе почечного жира. Варится на пару. , сварив на пару почечное сало из кладовой в колбе Эрленмейера с широким горлышком. И поскольку вода кипит при 212 градусах по Фаренгейту, в то время как нейлон не плавится, пока его не нагреешь до 417 [28] Как, должно быть, догадался проницательный читатель, 212 градусов Фаренгейта – это 100 градусов Цельсия. А 417 – это 213. градусов, я подтвердила свою теорию, что из драгоценного чулка Фели получится отличная форма для пудинга.

Если и есть что-то более вкусное, чем сосиска, поджаренная на открытой бунзеновской горелке, я не могу себе представить, что это. Разве что чувство свободы, возникающее, когда ешь ее прямо руками, капая жиром куда попало. Порслин и я набросились на еду, как каннибалы после длительной миссионерской голодовки, и вскоре не осталось ничего, кроме крошек.