Алан Брэдли - Копченая селедка без горчицы. О, я от призраков больна (сборник)

– Может, вам что-нибудь принести, мисс Маунтджой? Стакан воды? Влажную салфетку?

Наступил подходящий момент втереться к ней в доверие.

Не говоря больше ни слова, я пошла к раковине и намочила полотенце для рук. Отжала его и протянула ей. Пока она стирала кровь с лица и рук, я скромно отвела взгляд, пользуясь удобным случаем рассмотреть кухню.

Это была квадратная комната с низким подоконником. В углу к полу прижалась маленькая зеленая плита марки «AGA», кроме нее был еще простой стол из досок с одним-единственным стулом – тем самым, на котором сейчас сидела мисс Маунтджой. Узкая полка для посуды занимала две стенки комнаты, на ней располагался ассортимент синих и белых тарелок и блюдец – преимущественно стаффордширских, судя по рисунку: большей частью это были сельские пейзажи и сценки. Я насчитала одиннадцать плюс пустое место размером примерно в полтора фута там, где когда-то, должно быть, стояла двенадцатая тарелка.

Отфильтрованный сквозь ивовые ветки снаружи, слабый зеленый свет, просачиваясь сквозь два маленьких окошка над раковиной, придавал тарелкам странный водянистый оттенок, вызвавший у меня в памяти вид Трафальгарского газона после дождя, после того как тело Бруки сняли с фонтана Посейдона.

У выхода в узкий коридор, через который мы попали на кухню, располагался деревянный потрескавшийся застекленный шкафчик, наверху которого стояли несколько одинаковых бутылок медицинского вида.

Только прочитав их этикетки, я почувствовала запах. Как странно, подумала я, обычно обоняние срабатывает мгновенно, зачастую быстрее, чем зрение или слух.

Но сомнений больше не оставалось. Все помещение – даже сама мисс Маунтджой – пропахло рыбьим жиром.

Вероятно, до этого момента зрелище носового кровотечения мисс Маунтджой и ее забрызганная кровью одежда подавили мое обоняние. Хотя сначала я ощутила рыбный запах, когда увидела ее, как мне показалось, истекающую кровью, в дверях, и опять, когда приложила холодный ключ к ее затылку, мой мозг, должно быть, отметил этот факт как не самый важный и приберег его для последующих размышлений.

Мой опыт по части рыбьего жира был обширным. Значительную часть жизни я провела, убегая от наступавшей миссис Мюллет, которая с открытой бутылкой и ложкой размером с огородную лопату преследовала меня по коридорам и лестницам Букшоу – даже в моих снах.

Кто в здравом уме захочет проглотить нечто, по виду похожее на переработанный бензин и выжатое из рыбьих печенок, оставленных гнить на солнце? Эту гадость использовали для дубления кожи, и я не могла не думать, что же она творит с человеческими внутренностями.

«Открой ротик, дорогуша, – слышала я голос миссис Мюллет, катившейся следом за мной. – Это полезно для тебя».

«Нет! Нет! – вопила я. – Не надо кислоту! Пожалуйста, не заставляйте меня пить кислоту!»

И это правда, я не придумываю. Я проанализировала эту штуку в лаборатории и обнаружила, что в ней содержится целый список кислот, в том числе олеиновая, маргариновая, уксусная, масляная, холевая и фосфорная, не говоря уже об окисях, кальции и натрии.

В результате я заключила сделку с миссис М.: она разрешает мне принимать рыбий жир в одиночестве в моей комнате перед сном, а я перестаю вопить, как пытаемая банши, и пинать ее по щиколоткам. Я поклялась могилой матери.

У Харриет, разумеется, нет могилы. Ее тело где-то в снегах Тибета.

Обрадовавшись освобождению от трудного и тягостного задания, миссис Мюллет сделала вид, что возмущена, но охотно отдала мне бутылку и ложку.

Мои мысли резко дернулись в настоящее, словно мячик на резинке.

– Проблемы с антиквариатом? – услышала я свои слова. – Вы не одиноки в этом, мисс Маунтджой.

Хотя я чуть не упустила это, ее молниеносный взгляд вверх, к тому месту, где висела недостающая тарелка, сказал мне, что я попала в точку.

Она заметила, что я проследила за ее взглядом.

– Это эпоха первого императора династии Мин. Он сказал мне, что знает человека…

– Бруки? – перебила я.

Она кивнула.

– Он сказал, что знает кого-то, кто может оценить тарелку честно и за приемлемые деньги. После войны жизнь стала трудной, и я подумала…

– Да, я знаю, мисс Маунтджой, – сказала я. – Я понимаю.

В свете финансовых трудностей отца и при огромном скоплении просроченных счетов, которые приходили с каждой почтовой доставкой и были предметом праздной болтовни в Бишоп-Лейси, ей не было необходимости объяснять мне ее собственную бедность.