Виктория Томпсон - Убийство на площади Астор

Табурет валялся рядом, на боку, как и следовало ожидать, ведь Харви отпихнул его ногой. Веревка надежно закреплена на крюке, торчащем из стены, а потом переброшена через голую потолочную балку. Раздутое лицо и выскочившие из орбит глаза указывали на смерть от удушения. Фрэнк догадывался, какие мотивы двигали грумом. Возможно, Харви винил себя в смерти Алисии и был не в силах больше выносить это чувство вины. Или, возможно, и Мэллой, и Сара Брандт ошибались и Харви действительно был отцом ребенка Алисии. Может, он даже был и ее убийцей, хотя Фрэнк и полагал, что это не так. Значит, он ошибался и одно из этих двух объяснений вполне могло стать причиной того, что Харви покончил с собой.

Если только не знать, что грум отнюдь не покончил с собой…

Менее опытный следователь, конечно, мог этого не увидеть. Менее опытный детектив из тех, кто обычно расследует смерть в провинции, мог вообще не заметить ничего подозрительного. Но Фрэнк заметил это сразу же – и это была первая улика, не соответствующая картине самоубийства. След веревки на горле Харви. Красная странгуляционная полоса тянулась точно вокруг шеи, как если бы кто-то подобрался к груму сзади и накинул ему на горло гарроту, а потом закручивал и закручивал ее, пока несчастный не умер. А веревка, на которой висел Харви, оставила бы совершенно иной след, под совершенно другим углом, и Фрэнк готов спорить на что угодно: когда он ее срежет и опустит Харви на землю, то не обнаружит под ней вообще никакого следа, потому как Харви уже был мертв, когда его подняли и подтянули к балке. А когда детектив поднял табурет и поставил его стоймя под болтающимися ногами Харви, он окончательно в этом убедился. Между ногами и табуретом, на котором якобы стоял грум, когда натягивал петлю себе на шею, оставалось добрых шесть дюймов.

Боˊльшую часть следующего часа Фрэнк потратил на то, чтобы собрать всех слуг, опросить их и выяснить, что они видели или слышали, а потом послал за местной полицией, какая бы она там ни была. Мэллой решил, что его собственное расследование будет решающим фактором в этом деле, поскольку местные власти, вероятно, вообще никогда не сталкивались с убийствами, поэтому детектив работал тщательно и аккуратно. Никто из слуг не видел и не слышал ничего необычного, но один из садовников заметил молодого человека, который утром проезжал верхом мимо поместья. Почему садовник решил, что это именно молодой человек, он толком объяснить не мог, заявив, что у него просто сложилось такое впечатление. В одном только он точно уверен – это был мужчина. Поскольку Фрэнк уже и сам понял, что убийцей Харви являлся мужчина, это вряд ли можно было считать сюрпризом.

Когда детектив покончил с опросом слуг, снял Харви и уложил его на землю, то вспомнил о причине, которая изначально привела его сюда. Вспомнил, зачем ему нужно было повидаться с грумом. Теперь Харви уже невозможно допросить насчет дневника Алисии ван Дамм, но Фрэнк мог хотя бы обыскать его комнату и выяснить, верна ли его теория.

Харви спал в помещении, смежном с конюшней. Оно было аккуратно убрано, как и сами стойла. Немногочисленные вещи Харви были развешаны, уложены или убраны, каждый предмет на своем месте. Кровать тщательно застлана, одеяла сложены и разглажены. Обыскать всю комнату стало делом нескольких минут, поскольку мебели там почти не имелось. Как и подозревал Фрэнк, у Харви было не слишком богатое воображение насчет устройства потайных мест. Неприбитая половая доска под кроватью легко поднялась, когда Фрэнк подцепил ее складным ножом. Под ней он и обнаружил дневник, искать который Сильвестр Мэттингли нанял Хэма Фишера.

Тоненькая тетрадка в кожаном переплете с позолоченными углами. Фрэнк успел только раскрыть ее и увидеть записи, сделанные девичьим почерком, когда услышал снаружи шум, свидетельствующий о прибытии местной полиции. Он поспешно сунул дневник в карман пиджака и вышел во двор, чтобы встретить стражей порядка.

Выйдя из дома родителей на Пятьдесят седьмую улицу, Сара с удивлением обнаружила, что уже очень поздно. Выходит, большую часть послеполуденного времени она пила чай с приятельницами матери, а потом еще и залечивала старые раны матери. Ну, по крайней мере, Сара сумела наконец помириться хотя бы с одним из своих родителей. Ей не удалось смягчить горе матери, когда умерла Мэгги, но теперь они впервые смогли разделить его без взаимных упреков, а ведь раньше такого никогда не бывало.