Александр Воронецкий - Иногда и дилетанта полезно выслушать

Обидно, конечно, чуть-чуть не успел. Но не все потеряно. Разобравшись в повадках сайги, я понял ритм ее жизни: сорок-сорок пять минут отдых, потом подъем и кормежка, причем вожак ведет стадо по большому кругу те же сорок-сорок пять минут. И если никто не потревожит, как правило приводит его к старому месту отдыха, где все знакомо и хорошо вокруг просматривается. Ложится конечно не обязательно на старом месте, но где-то рядом, в пятидесяти– ста метрах.Сейчас нужно дождаться этого возвращения на отдых.

Времени у меня с полчаса. Устраиваюсь поудобней на спине, закрываю глаза. Нo солнце подремать не дает, слишком жарко. Лежу, изредка, в сторону стада поглядываю. Оно в полкилсметре, потихоньку забирает все левее, потом поворачивает на меня. Дай бог, чтобы сейчас его никто не спугнул – волк или лиса. Пока все нормально, стадо идет почти на меня. Смотрю на часы: полчаса прошло, и минут через пятнадцать оно будет рядом. Готовлюсь к встрече: устраиваюсь на животе поудобнее, ружье прилаживаю, чтобы меньше двигать в решающий момент.

Сайга уже рядом, еще чуть-чуть и можно стрелять. Но не дойдя до старых лежек остановилась, потопталась и легла на землю, в ста пятидесяти метрах от меня.Далековато, с гладкостволки вероятность попадания пулей процентов пятьдесят. Это если животное в идеальной позиции: стоит боком. Сейчас животные лежат, и ко мне под разными углами. Но выбора нет, ждать еще один цикл – то-есть отдых, потом кормежку и возвращение – рисковано. Могут и напугаться кого-то, и лечь еще хуже. Выбираю ближнего ко мне рогача, но не вожака стада; тщательно прицеливаюсь, с учетом расстояния беря упреждение чуть выше; плавно нажимаю на спуск. Выстрел – и глухой звук удара пулей, как в большой барабан или пустую бочку. Мгновенно животные вскакивают и мчатся от меня прочь, рогач медленно заваливается на бок и затихает.

К камералке шагал с рюкзаком за плечами и спальным мешком в руке. Обе ноши не тяжелы, но объемны, в них все необходимые для жизни в отряде вещи, начиная от принадлежностей туалета и кончая запасной одеждой. Присоединю к ним атрибуты геологии – полевую сумку, молоток – и все, можно занимать место в машине.

Возле камералки людно как никогда. Кроме местных полевиков шастают отрядники, через каждые десять дней непрерывной работы устраивающие выходной на полных четыре дня.Две отрядные машины стоят в сторонке, отдельно от остальной техники.Возле них самые нетерпеливые толкаются с сумками и рюкзаками – везут домашнюю вкуснятину, несколько рабочих-канавщиков грузят отремонтированные лопаты, оттянутые до удивительной длины кайла.

В одну из машин бросил свои вещи, пошел в комнату за молотком и полевой сумкой. Мои ребята уже здесь, все нужное для работы собрали и готовы ехать в поле. Здороваемся, и Владимир, остающийся за меня старшим, интересуется:

"Что с канавщиком делать, со Спиридоновым? Толка от него никакого, неделю гулял, а сейчас нарисовался! В машине сидит!" – и как человек дисци-плинированный, отсутствие этого качества у других не терпящий, с убеждением мнение высказал, – "Гнать таких в шею! Я когда ему канаву задал, причем самую нужную, срочную! А она только начата!"

Сейчас, пока не ясно, придется ли мне ставить в известность оперативника о хищении в партии взрывчатки и ее использовании при работе в карьере, вынуждать Спиридонова увольняться не хотелось. Надежней, когда человек на твоих глазах, под присмотром. Поэтому Владимира не поддержал:

"Выгонять давай подождем. Может, у человека причина уважительная, вот и отлучился. Поговори с ним, поругай. И пусть канаву заканчивает, раз начал. Потом решим, что делать."

"Ну смотри", – Владимир нехотя согласился, – "только лодырь лодырем и останется, что для него ни делай!"

Проводил ребят до машины, и они тут же умотали в поле. А отрядники все собирались. Кто-то проспал – побежали будить, кто-то забыл дома нужные веши – побежал за ними. С полчаса сидел в комнате, ждал, когда же попросят на посадку. Наконец начали в машинах устраиваться, начальник отряда со списком в руках убедился, что все на месте, сам полез в каби-ну. Тронулись, слава богу.

Больше ста километров пилили два с лишнем часа по предгорной равнине. Пыль, промоины, колдобины – не разгонишься. И когда только проселок разбить успели? Наконец впереди горки, невысокие, но довольно крутые, обрывистые. Подъехали к ним и едем вдоль, теперь почти без пыли – под колесами не песок и суглинок, а мелкая щебенка, снесенная со склонов. Наконец сворачиваем в горки по узенькой, выходящей на равнину долинке. Дальше петляем между громадными, сорвавшимися со скал глыбами по сухому, заросшему редким кустарником руслу. Через пол километра в нем появляются лужицы, поросшие низеньким камышем, потом весело бежит водичка – довольно приличный для здешных мест ручеек. И почти сразу долинка кончает-ся, расходясь под острым углом двумя щелями среди почти отвесных скал. Ручеек выбегает из левой, столь узкой и загроможденной глыбами, что туда проезда нет. Сворачиваем в правую щель, и через метров сто попадаем в настоящий оазис. Скалы неожиданно расступаются, и открывают взору заросшую зеленой травкой площадку метров двести на сто пятьдесят, в обрамлении умеренно крутых, с кустарником и травой склонов. В дальнем конце площадки куст камыша, что говорит о роднике, рядом с ним домик кухни с примыкающей к нему палаткой летней столовой. G левой стороны по ходу – ряд сборных фанерных домиков на двух человек, в двадцати метрах от них – ряд небольших палаток. Если добавить маленький навес возле столовой под движек с генератором, дающим по вечерам свет, да несколько емкостей с горючкой в правом углу площадки на въезде – это и есть отряд.