Чарлз Тодд - Хладнокровное предательство

Камминс, человек неглупый, вскинул на него пытливый взгляд:

– Вас заменили!

– Да, скоро заменят.

На лице владельца гостиницы отразились смешанные чувства.

– Насчет того, что я говорил раньше… Прошу… не стоит упоминать о моей… озабоченности.

Ратлидж сказал:

– Не вижу причин никому портить жизнь понапрасну.

Камминс облегченно улыбнулся. Подойдя к двери, он обернулся:

– Здесь трудно было пустить корни. Почва в этих краях жесткая, каменистая. Я волновался за жену, хотя ей нечего стыдиться.

Ратлиджу стало грустно.

Камминс сказал напоследок:

– Что ж, пойду принесу дров. Пожалуйста, дайте знать, если мы чем-то сможем помочь. Может быть, удастся что-то сделать для Пола.

Мэгги наблюдала за тем, как мальчик пытается накормить собаку. Но Сибил была занята другим: вылизывала бледное личико своего нового друга.

– По-моему, она не очень любит тосты. Капни на хлеб немного жира – так ей будет вкуснее.

Он встал и подошел к миске, которую Мэгги держала у раковины. Сибил, догадываясь, что он собирается сделать, поплелась за ним, пуская слюни от предвкушения и бешено виляя хвостом.

Как могла Сибил так ошибаться насчет его? А может, он убил в миг безумия? Мэгги отказывалась верить в то, что слышала собственными ушами. Но эти леденящие душу «Бах! Бах! Бабах!» до сих пор эхом отдавались у нее в голове. Она была уверена в одном. Те, кто искали мальчика, сказали лишь, что он может стать важным свидетелем. Они не говорили, что он виновен в тяжком преступлении. Но может, тогда они еще не знали? Спешили найти единственного выжившего… Наверное, они все поняли только потом.

Она проклинала свою больную ногу. Из-за ноги нельзя сходить в Эрскдейл и послушать, о чем говорят люди. Дорога туда и обратно уложит ее в постель на целую неделю, а может, и дольше. Полицейский из Лондона приезжал три раза. Он что-то подозревал, выспрашивал о старой скотопрогонной тропе, которая ведет через перевал на юг. Мальчику такой путь не одолеть, даже и летом. Почему полицейского так заинтересовала старая дорога? Может, там мог пробраться преступник незаметно для всех?

Пусть для овец тропа стала непроходимой; ее отец в шестнадцать лет перебирался через завал и выходил к побережью. Когда он вернулся, дед выпорол его кожаным ремнем: он исчез на несколько дней, перепугав мать. Но у него с собой была мелочь, на которую он купил подушечку с вышитыми на ней словами «Мокам-Бэй», чтобы вымолить прощение. Отец уверял, будто не понимал, что идти придется так далеко.

Тогда ее отец единственный раз покинул долину. Как-то он признался ей, что на море особенно нечего смотреть. После того случая он решил, что бродяжничество не для него…

Мэгги подошла к буфету, где отец хранил свои пожитки. Мальчик, которому пока нечем было заняться, следил, как она роется на полках. Огорченная, она на некоторое время прислонилась к стене, набираясь сил, чтобы начать все сначала.

Неожиданно ее озарило. Она вышла в хлев, где была одежда, принадлежавшая убитому в Монсе работнику. В том числе плоская кепка, кожаная, вроде той, что носят лондонцы. Во всяком случае, так он уверял ее, нахлобучивал свой головной убор. Мэгги тогда сказала, что он выглядит дураком, а работник рассмеялся и сказал: «Продавщицы в лавках так не думают». Она назвала его нахалом и отвернулась, пряча улыбку. Она прекрасно понимала, почему продавщицы в лондонских магазинах находили его неотразимым…

Она не считала себя сентиментальной, хотя с овцами он управлялся чудесно. Если бы не он, ей бы туго пришлось после смерти отца. Она достала из чемодана кепку, пролежавшую там всю войну, и принесла ее на кухню. Мальчик с любопытством покосился на нее, но Мэгги не призналась ему в своих мыслях.

Целый час она полировала кепку старой ветошью. Наконец кепка заблестела, как новенькая. Мэгги повертела ее в руках, придирчиво разглядывая со всех сторон.

Сойдет.

Она снова вынесла ее на двор и бросила в сугроб у стены сарая.

Когда лондонец вернется, его ждет сюрприз.

Элизабет Фрейзер заглянула в столовую и увидела там Ратлиджа. Она принесла чайник, тарелку с сэндвичами, чашку с блюдцем, сахарницу и сливочник.

– На сытый желудок даже думается легче, – сказала она, осторожно въезжая в дверь. Поднос она держала на коленях. Ратлидж поспешил ей на помощь, взял у нее поднос и поставил на чайный столик у камина.

– Ну да… Чай – английская панацея от всех бед, кроме конца света…