Эли Бертэ - Присяжный

– Вы шутите, Коньясс, – проговорил де ла Сутьер, запинаясь, – тут не место для шуток.

Однако больше де ла Сутьер не высказывал ни укоров, ни жалоб. Он молча заполнял пробелы на бумаге, переданной ему председателем. Один из его соседей заметил, что, подписывая этот акт, равносильный смертному приговору, у него так дрожала рука, что кончик стального пера несколько раз втыкался в бумагу. Но все эти подробности припомнились только впоследствии, в настоящую минуту старшина присяжных, казалось, исполнял свою обязанность с полным присутствием духа и хладнокровием. Волнение, граничившее с помешательством, которое он продемонстрировал минуту назад, исчезло. Он не пропустил ни одной из формальностей и, закончив составление акта, счел нужным зачитать его своим товарищам, чтобы спросить в последний раз, действительно ли в нем правильно выражена их воля. Одни ответили утвердительно, другие выказали некоторую нерешительность, точно испугавшись того, что сделали, однако никто не восставал против общего решения.

– Итак, господа, – продолжал де ла Сутьер глухим и хриплым голосом, – никто не имеет никаких возражений против составленного акта? Я, стало быть, могу звонить, чтобы дать знать об окончании наших прений? – И он взялся за шнурок колокольчика.

– Минутку, – остановил его старик Коньясс, почесывая за ухом, – обдумав дело хорошенько, я начинаю сомневаться, убил ли Шеру сборщика податей, хотя он его и обокрал.

– Кто-нибудь поддерживает это мнение? – осведомился де ла Сутьер, содрогаясь. – Господа, не угодно ли начать все снова?

– Не нужно, – повторило несколько голосов, – ничто не может изменить нашего решения, а мы уже толкуем тут целых два часа.

– Да и я не совсем еще уверен, – произнес старик Коньясс.

Порывистым движением де ла Сутьер дернул шнурок, и серебристый звон раздался в большой зале. В один миг поднялся глухой говор, публика с нетерпением ждала сигнала и радовалась узнать наконец развязку судебной драмы, которая разыгрывалась перед ней с утра.

Часового увели, и присяжные вернулись в зал заседаний; старший присяжный шел во главе товарищей и держал в руке составленный им грозный акт. Зал был освещен очень неровно, места для избранной публики и скамьи присяжных были ярко озарены светом ламп и свечей, но скамья подсудимого, где сверкало оружие стражи, и места, отведенные свидетелям, а еще более та часть зала, в которую допускались все без разбора, оставались в тени. Толпа представляла там черную сплошную массу, присутствие которой угадывалось лишь благодаря несмолкаемому шуму голосов.

Когда присяжные и члены совета заняли свои места, воцарилось мертвое молчание. Тишина так была велика, что явственно слышались скрип пера секретаря по бумаге и шелест судейских мантий.

Де ла Сутьер встал. Он с видимым усилием развернул бумагу, положил руку на сердце согласно порядку, установленному законом, и приступил к чтению. Но не успел он произнести обычной фразы: «По чести и совести, перед Богом и перед людьми и т. д.», как голос у него замер, и он на несколько минут вынужден был остановиться. Это душевное волнение, однако, казалось очень естественным в данный момент, никому и в голову не пришло приписать его личному чувству старшины присяжных. Впрочем, де ла Сутьер не замедлил оправиться и закончил чтение твердым голосом.

Председатель приказал ввести подсудимого. Темнота не позволяла видеть лицо Франсуа Шеру, но, должно быть, несчастный подозревал, как сложится дело, потому что глаза его блестели фосфорическим блеском. Ему прочли заявление присяжных, затем прокурор потребовал объяснения закона, и, наконец, право речи снова предоставили защитнику обвиняемого. Молодой адвокат произнес несколько слов, в которых умолял членов суда проявить жалость к несчастному. Он добросовестно исполнял свой долг, но без всякой надежды на успех, зная, что закон неумолим и смертного приговора не избежать.

Члены суда удалились в зал совета. Отсутствие их, однако, длилось недолго; по прошествии нескольких минут они вернулись, и председатель, надев шапочку, среди благоговейного безмолвия произнес приговор. Франсуа Шеру должен был подвергнуться смертной казни на центральной площади города Б***.

Все глаза устремились на осужденного, чтобы увидеть, какое действие произведет на него приговор. Он слушал с растерянным видом, как будто не вполне сознавая, о чем идет речь. Однако, улучив подходящую минуту, он все-таки произнес: