Курт Ауст - Судный день

– Ой, осторожнее! – испуганно воскликнула Мария, схватившись за пошатнувшийся бочонок. Тот стоял на трех деревянных подставках, а под ними я разглядел большой железный таз, почти до краев залитый какой-то густой жижей. – Я варю собственное мыло, – объяснила девушка, постучав по бочонку, – в лавке такого не купишь. Но со щелоком надо быть поосторожнее, – и она тихонько качнула ногой железный таз, – я еще не разводила его, он такой крепкий, что ты и перекреститься не успеешь, как щелок прожжет тебе сапог и дотла сожжет ногу, – она хихикнула и повела меня к двери, – иди и побыстрее возвращайся. Я буду ждать тебя.

Я улыбнулся и сказал, что воспользуюсь изобретением Альберта, – прочерчу в окне крест фонарем, и ты будешь знать, что это я. И вышел на мороз, но теперь по телу у меня уже разливалось такое тепло, что никакая стужа была мне не страшна. Я быстро добрался до каретного сарая, а оттуда направился к харчевне, как вдруг вспомнил: фонарь я забрал с собой, так что Томас шел тут один в кромешной тьме. Укоряя себя, я дошел до заднего крыльца, на самой нижней ступеньке которого свет фонаря выхватил из мрака большой сугроб. Прежде там его не было… Я наклонился, и вдруг сугроб зашевелился.

– Пе… Петтер… это ты… хорр-рошо… – Зубы у профессора стучали, и он еле выговаривал слова. Я подхватил его под руки и помог приподняться. Он охнул и пожаловался на боль в ноге.

Как я понял, Томас, поднимаясь по ступенькам, поскользнулся, ударился головой об лед и запросто мог бы замерзнуть насмерть. Довести его до нашей комнаты оказалось делом непростым: он совсем ослаб, и тяжесть его грузного тела прижала меня к перилам. К счастью, заслышав шум, к нам вышел хозяин и помог затащить Томаса наверх. Мы уложили его в постель, я сбегал в харчевню за углями и дровами, а трактирщик подогрел кружку молока – и мы напоили Томаса. Тогда он уснул.

Хозяин пошел к выходу, у двери обернулся, молча посмотрел на нас и исчез в коридоре. Его взгляд мне не понравился: в нем светилось злорадство. Он словно думал: “Ну вот, теперь и профессора можно вычеркнуть”. Я взглянул на кружку из-под молока. Возможно, там было не только молоко? Я притронулся к щеке Томаса: теплая, но не горячая. В ядах я не разбирался, поэтому, даже если трактирщику и вздумалось бы отравить профессора, я бы ничем не помог. К тому же вряд ли фон Хамборк решился бы в открытую отравить Томаса. А следующей жертвой стал бы я.

Нет, хватит, мне уже на каждом углу мерещатся убийцы!

Я с трудом стащил с профессора одежду и укрыл его одеялом. Дышал профессор тяжело и несколько раз закашлялся во сне, однако мне этот кашель показался совершенно обычным.

Я присел на кушетку, но тут же вскочил и принялся расхаживать по комнате. Втаскивая Томаса по лестнице, я едва не надорвался, однако мысли мои оставались ясными, как никогда. Вспомнив о Марии, я направился к двери, однако в этот момент Томас шевельнулся, я вернулся на кушетку и попытался подумать о чем-нибудь другом. Разговор с Бигги. Обо всем ли я успел спросить? Не упустил ли чего важного? Наверняка упустил, но в голову ничего не приходило. Я воскрешал в памяти подробности нашего с Бигги разговора, и меня не покидало ощущение, будто Бигги сказала что-то важное… Или сделала? Ну да, что-то она говорила… И это помогло бы нам разоблачить убийцу? Нет, вспомнить не получалось…

Томас, похоже, крепко заснул, и я, успокоив свою совесть, решил, что он так проспит всю оставшуюся ночь, а Марии моя защита нужна больше.

Перед уходом я, последовав старому совету Томаса, положил перед дверью камешек, чтобы потом проверить, не поднимался ли кто-нибудь в нашу комнату.

Мария открыла дверь и быстро втянула меня внутрь. У меня перехватило дыхание. Я хотел было отвернуться, но девушка держала меня крепко. Она проговорила:

– Я же для тебя стараюсь, дуралей.

В тусклом свете очага ее тело светилось невыразимо прекрасной белизной. Я попытался прикоснуться к Марии, но она рассмеялась и отступила назад, оказавшись возле сложенного в кучу белья. Она стянула с меня мокрую одежду и повесила сушиться у огня. В самом дальнем конце прачечной от стены к стене были протянуты веревки, на которых висело выстиранное белье – в основном простыни и пододеяльники. Они почти касались пола, так что получалась еще одна стена. В щелях – под потолком и в стенах – гулял холодный ветер, и в отблесках огня казалось, будто эта белая стена оживает.

Мария принесла теплое полотенце и насухо вытерла мне спину, а затем заставила меня опуститься на колени и вытерла волосы. Я чувствовал ее руки и жар ее бедер, прижимавшихся к моим плечам и спине. Мое естество налилось кровью и ожило, и я не отваживался посмотреть вниз.