Оливер Пётч - Дочь палача и черный монах

– Нет необходимости, – ответил Симон. – Мы в курсе.

Уже через полчаса они покинули монастырь. Пока лошади их не скрылись среди деревьев, из безопасного укрытия за ними наблюдал незнакомец. Он отвернулся и влажными от пота пальцами снова принялся перебирать четки. Бусину за бусиной. Прошло столько лет, но теперь он чувствовал, что они почти добрались до цели. Их избрал сам Господь.

– Deus lo vult , – прошептал он, опустился на колени и начал молиться.

Куизль поморщился от неприятного запаха, который разогнал видения и водворил его разум в границы обычного восприятия. Пахло плесенью, пылью и землей… и чем-то гнилостным и влажным. Как в подвале, подумал он.

Где я? И что произошло?

На него волной накатили воспоминания, а с ними пришли ярость и боль. Он проглядел третьего! Тот, видимо, спустился в крипту следом за ним. Незнакомец, источавший запах фиалок, едва не задушил его кожаным шнуром. Куизль знал, что задушенный терял сознание меньше чем за минуту, а смерть наступала немного позже. Эти подробности он знал, потому что и сам казнил таким способом не одного человека. Приговоренные к сожжению платили ему, чтобы он таким образом избавил их от мучительной смерти на костре. За густым дымом люди не видели, что человек, объятый пламенем, был уже мертв.

Куизль вспомнил о кинжале, который парализовал его в крипте за пару минут. Необычный яд, палач такого еще не знал. Растения или ягоды росли, скорее всего, где-нибудь на другом конце света. Он осторожно пошевелил пальцами – те двигались. Хороший знак. Стало быть, действие яда, или чего там еще, прекратилось. Только теперь Якоб открыл глаза.

И ничего не увидел.

Палач моргнул несколько раз. Неужели ослеп? Может, те люди завязали ему глаза? Или же в подвале действительно было настолько темно? Он стал поднимать руку, чтобы ощупать лицо.

Не получилось.

Рука только дернулась и тут же натолкнулась на что-то твердое и холодное. Палач попробовал другой рукой – то же самое. Он попытался подняться, но врезался лбом в каменную плиту. Куизля бросило в жар, во рту пересохло. Он принялся метаться из стороны в сторону – всюду один лишь холодный камень. Сердце начало бешено колотиться. С огромным трудом палач смог успокоить дыхание.

Похоронили меня заживо. В саркофаге…

Куизль начал считать удары сердца и попытался дышать равномерно, пока наконец не почувствовал, что промежутки между ударами стали увеличиваться и сердце забилось в обычном ритме. Лишь после этого он принялся кричать:

– Эй! Слышит меня кто-нибудь? Я здесь!

Впечатление было такое, что плита над ним поглотила его голос без остатка. Даже если бы кто-нибудь стоял возле самого гроба, толщина камня не позволяла ни до кого докричаться. Придется спасаться самому.

Возможно, у него получилось бы сдвинуть плиту, упершись в нее руками. Но внутри было настолько тесно, что подтянуть руки к груди не представлялось возможным. Если только плиту сначала немного приподнять…

Палач сделал глубокий вдох, а затем подался всем корпусом вверх, так что широкий лоб его прижался к плите.

Чувство было такое, словно он головой пытался проломить стену дома. На висках выступили вены, к голове прилила кровь, но плита держалась, словно вмурованная. Он все давил, слыша хруст собственных костей; мускулы стали тверже камня.

Наконец послышался тихий скрежет.

В открывшуюся щель пробился луч света – не в том, конечно, понимании: просто тьма была не такой непроглядной, как внутри гроба. Куизль продолжал налегать на камень. Он понимал, что если сдастся сейчас, то силы, чтобы снова поднять плиту, вернутся к нему не скоро. Возможно, уже никогда. Поясница онемела от напряжения. Наконец плита отошла настолько, что палач смог подтянуть руки к груди. Он согнул их в локтях и уперся ладонями в камень.

И с оглушительным ревом сдвинул трехсоткилограммовую плиту в сторону.

Плита качнулась, словно поднос в руках слуги, а затем съехала влево и с оглушительным грохотом разбилась о каменный пол. Словно восставший из мертвых, палач поднялся в гробу. Все его тело покрывали каменная крошка и костяная пыль. По всей комнатке были разбросаны кости и обрывки материи. В углу валялась табличка с надписью.

Куизль вылез из саркофага и потянулся к табличке. Только теперь он заметил, что в левой руке по-прежнему держал черный обрывок от рясы, который успел оторвать, прежде чем потерял подвижность. Он поднес его к носу и понюхал. Фиалка, корица и что-то еще, чего палач разобрать не смог.