Оливер Пётч - Дочь палача и черный монах

– Сия чаша есть новый завет в Крови Моей, за вас изливаемой во оставление грехов. Когда только будете пить сие, совершайте это в мое воспоминание.

Он поднес кубок ко рту и сделал несколько больших глотков. Магдалена словно завороженная следила за тем, как маленькие капли стекали с уголков его рта, катились по небритому прыщавому подбородку и падали в конце концов на алтарь. Якобус вытер губы и протянул кубок Магдалене.

Он ничего не почувствовал.

Девушка заглянула в кубок и замерла. Порошок растворился не полностью. На дне сосуда остался мутный осадок, к тому же Якобус выпил только половину. И все-таки, может, этого будет достаточно?

Магдалена улыбнулась монаху, поднесла кубок ко рту и сделала вид, что глотнула.

– Слишком уж робко ты сегодня пьешь, дочь палача, – заметил Якобус. – Что с тобой?

– Я… у меня голова болит, – промямлила Магдалена и поставила кубок обратно на алтарь. – От вина я чувствую усталость. А разум сегодня мне затмевать нельзя.

– С чего бы?

– Я хочу исповедоваться.

Монах взглянул на нее изумленно и в то же время обрадованно.

– Прямо сейчас?

Магдалена кивнула. Идея насчет исповеди пришла к ней совершенно неожиданно, но оказалась весьма кстати. Монаха придется задержать в часовне как минимум на полчаса. Что толку будет, если Якобус окочурится, когда уже выйдет из темницы? Случись такое, и Магдалена останется здесь медленно умирать от жажды и голода. Неслышно и незаметно истлеет под дверью.

– Исповедальни у нас тут нет, – сказал Якобус. – Но она и не обязательна. Я приму у тебя исповедь здесь, прямо на лавке.

Он сел к ней так близко, что за ароматом фиалок Магдалена почувствовала вонь гноящихся ран.

– Господь в милосердии своем да ниспошлет тебе осознание грехов твоих и свое прощение… – начал брат Якобус.

Магдалена закрыла глаза и сосредоточилась. Она надеялась, что вспомнит достаточно грехов, прежде чем начнет действовать яд.

– Ты обманул меня, Куизль! – закричал Иоганн Лехнер и ткнул указательным пальцем в широкую грудь палача. – И не только меня! Облапошил каждого жителя! Последствия не заставят себя ждать!

Якоб, скрестив руки, взирал на низенького секретаря. Он почти на две головы возвышался над вопившим мужчиной. Однако в ярости и настойчивости Лехнер мог потягаться с любым из горожан. Секретарь вызвал Куизля к себе в замок сразу же после казни. Он до сих пор был вне себя от злости из-за неудавшегося колесования.

Главарь разбойников Ганс Шеллер не издал с помоста ни звука – с губ его не сорвалось ни единого, даже самого тихого крика. При том, что палач сломал ему каждую кость! Лехнер слышал треск и хруст, и лишь под конец Куизль раздробил разбойнику шею. Толпа была в бешенстве. Они ожидали кровавого зрелища, а получили в итоге угрюмого палача, уродующего безжизненное тело.

Лехнер сидел в первом ряду и потому видел легкую, едва ли не насмешливую улыбку на губах Шеллера. Разбойник лежал с закрытыми, как во сне, глазами, а руки и ноги его были необычайно вялыми, почти расслабленными. Приговоренный избежал заслуженного наказания, и Лехнер не сомневался, что дело это не обошлось без палача.

– Сразу я доказать ничего не смогу, – прошипел секретарь и вернулся к своему столу. – Но не сомневайся, я все выясню, и тогда помилуй тебя Господь! Я вызову палача из Аугсбурга, и он колесует уже тебя! В этот раз по-настоящему!

– Ваше превосходительство, я не понимаю, о чем вы, – внешне Куизль был невозмутим, и лишь приглядевшийся очень внимательно наблюдатель заметил бы на его лице едва заметную улыбку, маленькие ямочки, скрытые под густой бородой. – Часто ведь случается, что подсудимый теряет сознание от страха и боли. Не в моей власти это изменить.

– Так я и поверил! Ты дал ему какое-то средство, признайся уже! – Лехнер между тем уже сел за стол, и гусиное перо заскрипело по какому-то пергаменту. – Наступит время, и я отберу у тебя все твои проклятые горшки, зелья и мази. Я ведь могу, ты знаешь, – в голосе его прозвучала угроза. – Ты не имеешь права лечить людей. Это дозволено только лекарям. В другом городе тебя давно уже лишили бы этой привилегии.

– Тогда я, к сожалению, не смогу готовить и зелье, которое у меня покупает ваше превосходительство. Приду домой и сразу же вылью маковый сок в реку.

– Прекрати уже, – секретарь, похоже, немного успокоился. – Я не то имел в виду. Придумай лучше, как изжить из города эту проклятую лихорадку. Если сумеешь, то хоть до посинения можешь потом продавать любовные зелья, жабьи яйца или висельные веревки. А теперь проваливай, у меня много дел!