Питер Аспе - Квадрат тамплиеров

Тридцать пронумерованных контейнеров стояли рядом на прилавке, пять деревянных – отдельно с левого края. На одном из них – листок бумаги с его именем и другие четыре с именами других гостей, сестры не прикасались к своим, по-видимому ожидая, что прежде их заберут столующиеся. По воскресеньям все ели в своих кельях.

В каждом прямоугольном контейнере было примерно четыре дюйма в глубину, и в каждый было положено несколько кусков грубого серого хлеба, миска, простой белый сыр и бутылка минеральной воды.

Даниел подождал несколько минут, но никого не увидел, неохотно вернулся со скромной едой в свой предназначенный угол. Он бросил контейнер на кровать, но через час голод его прихватил, и он съел все до крошки. Потом он спросил себя, что за Бог послал ему эту пищу. Повалившись на спину, он выкурил пять сигарет подряд и допил из фляги виски. Потом он набросал короткое письмо и бросил его в ящик для сообщений.

Ему было интересно, ответят ли сестры сразу же.

Он шел к передней двери, ступая босыми ногами. Ответа не было, как он и подозревал. Одевшись, он нервно слушал, как маленькое окошко мучит дождь. А серые облака невдалеке покоились на вершинах сосен.

– Может ли быть хуже? – ворчал он.

Навеянный дождем холод и муки голода заставили его дрожать. Он потянул тонкое одеяло, а потом набросил его на плечи, как плащ.

Он проспал, это было ясно. Служительницы Вифлеема уже начали свой день.

Проверив их график, он обнаружил, что пропустил заутреню в 4.45, на которую все уже поднялись. Они также, получив свой завтрак, употребили его в своих кельях. В колокола звонили в 12.00. День прошел без размышлений, вечерня была в пять пополудни, проходила в часовне. День завершился после обеда вечерним богослужением.

Сестры посвятили остающиеся часы ручному труду. Они украшали фарфоровые чашки и блюдца. Доходы от своей работы они использовали, чтобы обеспечить себя.

Это было жизнью и службой монахинь Вифлеема, день за днем, в уединении и молитве.

Единственное, что прерывало эту рутину, – еда по воскресеньям, когда они ели в полдень за одним столом и гуляли в саду в течение нескольких часов. Это случалось только раз в неделю, когда они были все вместе.

Такой были жизнь сестер и их дела.

И тот, кто подумает, что все здесь должно быть пропитано ханжеством и лицемерием, будет не прав. Большинству сестер было не больше тридцати пяти лет.

Чуть ли не каждая имела университетский диплом, а то и не один. Это рассказал ему Лаурент. И почти все они были из обеспеченных семей.

Так ли безобразен мир, размышлял Даниел. Резкий звонок в коридоре заставил его подскочить. «Дерьмо, десять минут девятого, проклятье!» Даниел отчаянно надеялся, что они не убрали контейнер с завтраком. Он убил бы за чашку кофе и тост.

Коридор был столь же тихим и пустынным, как это был днем ранее.

Он крался к кухне вдоль стен, как тень, чувствуя себя виноватым. Ему очень не хотелось с кем-нибудь столкнуться.

Он осторожно открыл кухонную дверь и проскользнул внутрь. Единственный контейнер оставался на кухонном столе осуждающим свидетелем его небрежности. Такое «благодарение Бога» от монахинь, подумал он.

Завтрак состоял из ржаного хлеба, кружки молока и керамического горшка с грушевым желе. Во время его пребывания в кухне кто-то подсунул записку под дверь его кельи. «Значит, они следят за мной», – подумал он. Простым почерком на грубой бумаге были начертаны слова: «Отец, пожалуйста, будьте так любезны председательствовать в евхаристии сегодня в 17.25». Время было подчеркнуто.

«Будьте вы прокляты, Лаурент», – подумал он, когда сунул кусок мягкого ржаного хлеба в рот. Лаурент спланировал все до последней детали перед их ночным посещением Дегрофа. До настоящего момента его план был безупречным.

К своему удивлению, Даниел обнаружил более чем вкусное желе из груши, он даже облизал пальцы.

В 9.30, когда, как он думал, все находятся в своих кельях, он надел припрятанные джинсы и свитер и быстро покинул здание. К счастью, дождь прекратился. Спрятавшись в кустах, в ста ярдах от монастыря, который был хорошо виден отсюда, надел верхнюю одежду. До Марш-ле-Дам от монастыря было каких-нибудь двадцать минут ходу.

Лаурент запретил ему покидать монастырь, но Даниел собирался использовать любую возможность, чтобы отлучиться в какой-то из дней своего заточения. Его отсутствие не должны заметить, это почти невозможно, а если сестры и узнали бы, то вопросов быть не должно. Они же точно полагали, что он был священником, иначе никогда не просили бы его председательствовать на мессе тем вечером.