Лейф Перссон - Тот, кто убивает дракона

– Самый красивый полицейский в юбке во всей Швеции, по мнению большинства коллег. Сама я считаю ее очень хорошей девочкой, – сказала коллега Карлссон.

– Вот как, – проворчал Бекстрём.

«Поскольку ты была с ней».

В квартире все выглядело так дьявольски, как и ожидал Бекстрём. Сначала небольшая прихожая, слева маленькая ванная и туалет, а затем небольшая спальня. Справа кухня, и прямо впереди гостиная. Всего примерно пятьдесят квадратных метров, и, судя по всему, хозяин давно в квартире не прибирался. Во всяком случае, в текущем году у него до этого явно не дошли руки.

Мебель была обшарпанная, и все остальное в квартире вполне соответствовало ей. Начиная с незастланной постели с подушками без наволочек и заляпанного всем на свете кухонного стола и кончая старым просевшим диваном в гостиной. При этом отдельные вещи свидетельствовали о том, что Карл Даниэльссон знавал и лучшие дни. Например, несколько потертых персидских ковров. Солидный старинный письменный стол красного дерева с инкрустацией из более светлых пород. Двадцатилетней давности (слава богу, хоть такой) телевизор. И английское кожаное кресло перед ним с соответствующей подставкой для ног.

«Алкоголь, – подумал Бекстрём. – Алкоголь и одиночество».

И сам он не чувствовал себя хуже с тех пор, когда гориллы из Национального спецподразделения бросили ему в голову шумовую гранату полгода назад. Он пришел в себя только на следующий день, и к тому времени они уже успели засунуть его в психбольницу в Худдинге.

– У тебя есть еще какие-то пожелания, Бекстрём? – спросила Анника Карлссон с немного обеспокоенным видом.

«Пара рюмок шнапса и большой бокал крепкого пива. И если ты дашь своим волосам отрасти и наденешь юбку, мы могли бы заняться оральным сексом. Хотя на большее мне не стоит рассчитывать», – подумал он, поскольку уже сутки его одолевали сомнения относительно земных наслаждений и плотской любви.

– Нет, – сказал он и покачал головой. – Увидимся в участке.

«Что-то здесь не сходится, – думал Бекстрём, неторопливо шагая к зданию полиции. – И что же тогда? И как мне это вспомнить, когда мой мозг подвергся резкому обезвоживанию и в нем, возможно, уже произошли необратимые изменения».

Нет, точно надо прибить чертова эскулапа!

Около трех часов пополудни у Бекстрёма состоялось первое совещание разыскной группы по расследованию нового убийства. И, окинув своих помощников взглядом, он подумал, что за двадцать пять лет службы в качестве специалиста по раскрытию насильственных преступлений в его распоряжении порой бывало и больше людей, хотя и меньше тоже. Всего их было восемь, включая его самого и двух экспертов, но парням из техотдела предстояло переключиться на другие задания, как только они разберутся с самым необходимым относительно Карла Даниэльссона. Оставались один плюс пять, и при мысли о том, что он пока видел и слышал от своих помощников, положиться по-хорошему можно было только на одного человека, комиссара Эверта Бекстрёма, его самого. А на кого же еще, кстати? Ведь тем все обычно и заканчивалось. Бекстрём оставался последней надеждой всех скорбящих близких. Даже если в случае Даниэльссона всю родню, скорее всего, заменил винный магазин.

– Ладно, – сказал Бекстрём. – Чувствуйте себя как дома, и пока это касается всех вас. Если произойдут какие-то изменения по данному пункту, не сомневайтесь, я сразу же сообщу. Может, кто-то хочет первым взять слово?

– Пожалуй, стоит начать с нас, с меня и моего коллеги, – сказал старший из экспертов, Петер Ниеми. – Мы только начали заниматься квартирой, так что у нас хватает дел.

Петер Ниеми работал полицейским двадцать пять лет, из которых пятнадцать он был экспертом. Ему исполнилось пятьдесят, но он выглядел значительно моложе. Светловолосый, голубоглазый, хорошо тренированный, намного выше среднего роста. Он родился и вырос в Торнедалене. Прожил полжизни в Стокгольме, но так и не избавился от акцента, характерного для его родных мест. Он почти постоянно улыбался и сохранял дружелюбный, хотя и настороженный взгляд. И почти любой человек, сколь бы законопослушен он ни был, мог сразу распознать в нем полицейского, и то, что он уже пятнадцать лет не носил форму, не имело никакого значения. И все из-за выражения глаз. Петер Ниеми был полицейским, но всегда оставался добрым и дружелюбным, если при нем вели себя по-людски. В противном случае он мгновенно менялся, и тогда его узнавали уже с другой стороны.