Кэрол Дуглас - Доброй ночи, мистер Холмс!

– «Тайлер».

– За Типпекано и сокровище Тайлера! – хором провозгласили мы с мистером Нортоном.

Из спальни Кавендиша нам эхом отозвался Казанова.

Слова, оброненные некогда в прошлом, порой возвращаются к нам через годы, чтобы преследовать и мучить. Однако они доставляют особые страдания, когда их выкрикивает не умолкающий ни на мгновение попугай.

Вполне естественно, мисс Маттерворт, столь неожиданно разбогатев, не пожелала оставлять у себя Казанову, в своей безмерной щедрости вручив это сокровище нам.

– Мисс Хаксли, вы уже давно мечтали завести канарейку, – успокаивал меня мистер Нортон по дороге в Темпл. – Быть может, в Казанове неожиданно проснется музыкальный талант.

– Сильно в этом сомневаюсь, – содрогнувшись, ответила я.

Поскольку мне не хотелось, чтобы вопли Казановы отвлекали меня во время работы у мистера Нортона, я выбрала меньшее из зол, решив взять попугая к себе домой. Что ж, попугай, несмотря на грубый сиплый голос, умел разговаривать и теперь постоянно напоминал мне с подоконника, куда я водрузила клетку, что я всегда мечтала «завести канар-р-рейку, завести канар-р-рейку».

Признаться, я отчасти была рада его компании: мне претила мысль, что бедная птица попадет в дурные руки. Время от времени я начинала задаваться вопросом: что подумала бы Ирен о моем приобретении? Не исключено, она научила бы Казанову курить свои тонкие папиросы. Впрочем, в силу последовавших событий мне вскоре стало не до болтливого попугая.

Перелистывая свои дневники за 1886 год, я прихожу к выводу, что никто не сможет поведать о резких поворотах в судьбе Ирен Адлер лучше ее самой. Именно это она и делала в своих письмах, адресованных мне, рассказывая об основных событиях своей жизни.

В связи с этим мне хочется предоставить слово ей. Я привожу выдержки из ее писем без всяких изменений за исключением тех случаев, когда я взяла на себя смелость исправить ошибки в правописании и пунктуации. Ирен писала точно так же, как говорила и жила: умно, весело, иронично, но при этом не без огрехов. Там, где я посчитала нужным, я вставила собственные примечания.

Обстоятельства первого важного события Ирен изложила на тех страничках желтоватой пергаментной бумаги. Это письмо датировалось 21 января 1886 года:

«Здравствуй моя милая Нелл!

У меня такие потрясающие новости, что тебе лучше сесть, а не то ты упадешь. Ты прости меня за неразборчивый почерк, который тебе, владычице и повелительнице печатных машинок, наверняка кажется ужасным. В свое оправдание могу сказать, что я корплю над этим посланием в вагоне мчащегося на всех парах поезда. Должна признаться, что под перестук колес, звучащий в унисон со стуком моего беспокойного сердца, мне достаточно сложно сосредоточиться.

Возможно, тебе интересно знать, куда направляется сейчас твоя подруга-бродяжка. Вперед! Вперед, совсем как цыганка, кочующая с табором. Я еду… Боюсь, ты не одобришь моего выбора. Начнем с того, что я больше не работаю в миланском „Ла Скала“. Тамошние сопрано несколько болезненно восприняли мой недавний дебют. С чего я это взяла? Я догадалась об этом, обнаружив у себя в румянах толченое стекло. Были и другие приметы, рассказами о которых я не хочу тебя донимать. Большинство моих коллег-сопрано – итальянки, существа пылкие, и сдержанность, как они сами, утверждают, им претит. Что мне сказать на это? Разве что: „Мама мия!“

Ну и ладно! Мне снова улыбнулась тасующая карты фортуна. Мне опять повезло. Сейчас я, как Ганнибал, перебираюсь через Альпы, однако, в отличие от него, мой слон куда больше, он черен, сделан из металла и приводится в движение силой пара. Скоро я пересеку Австрию, Моравию и Силезию! Меня ждет императорский театр в Варшаве, где я стану примадонной. Да, твоя подруга, с которой ты делила кров столько лет, наконец добилась своего! Ты просто не представляешь, как я рада. Мне хочется прыгать от восторга! У меня кончаются чернила…»

(В этом месте на бумаге расплылось несколько зеленых клякс. Вместо того чтобы залить в опустевшую ручку чернил, Ирен принялась ее трясти. – П. Х.)

«Ну вот, заправила ручку до отказа, и теперь снова все в порядке. Знаешь, Пенелопа, я сейчас чувствую себя совсем как эта ручка. Меня, как и ее, надо лишь заправить. Дайте мне роль, дайте мне музыку, и я готова трудиться круглые сутки, заливаясь соловьем.

Улыбкой фортуны я снова обязана рекомендации мистера Дворжака, которого потряс и тембр моего голоса, и моя способность быстро разучивать партии на незнакомых мне языках. Конечно же, Варшава – не Вена, и мне остается только вздыхать по роскоши и блеску австрийской столицы, городу императрицы Евгении и Франца-Иосифа. Впрочем, по-немецки говорят и в Варшаве, так что я смогу петь на нем, вместо того чтобы зубрить польский, в котором, на мой вкус, слишком много согласных звуков.