Михаил Демиденко - Сын балтийца

- Уж больно умная. Нам-то чего? Верно, батя? Деревня без города проживет. И прокормится, и сами себя обуем и оденем… А город без деревни не проживет.

- При чем тут эсеровская демагогия? - удивилась Полина. - Одни по недомыслию говорят, другие от «большого ума» повторяют! Подумай своей головой: ну где твоя деревня возьмет плуг, серп, керосин? Где керосин раздобудет? - Полине почему-то проблема освещения керосином казалась самой убедительной,

- С лучиной просидим, - как попка-дурак, сказал Семен.

- Глупости говоришь! - усмехнулась Полина. - Баламутят эсеры народ, тянут его в болото, вот и пришли беляки. Дождались! С вашей помощью.

- Не нравится? - зашипел Семен, кадык на его тощей, жилистой шее забегал мышью. - Сразу к нам, к мужикам, за помощью. А когда ваша власть была, мужика продналогом задушили. Дай хлеб, хоть помри! Что для вас деревня, корова дойная? Где это ваши серпа и керосин? В лавке не купишь, только на базаре за хлеб да сало выменяешь. А хлеб отдавай? Излишки отбирали… Когда у крестьянина был лишний хлеб? В хозяйстве каждое зернышко к делу приложено.

- Не прибедняйся! У вас хлеб отобрали по правде.

- По чьей правде?

- Могли бы и мимо проехать, - сказал дед. - Сын-то мой старший, чай, в Чека служил, в начальстве ходил, могли бы и проехать мимо двора.

- Ваш сын не царский генерал, а слуга народа. И законы для него так же писаны, как для всех. Если бы у нас самих были излишки, мы бы без позора отдали, - твердо сказала Полина. - Советская власть землю давай, от помещиков оберегай, а Советской власти взамен кукиш? Неужели вы не понимаете, что в рабочих городах люди без хлеба? Пухнут. А вы хлеб гноите…

- В чужих руках куль всегда толще! - ответил дед.

- Последнее отобрали! - подскулил Семен.

Григорий молчал, слушал, думал, взвешивал. Он был такой же тугодум, как дед, но приняв решение, не отступал от него, хоть убей.

- У тебя отберешь - на второй день сдохнешь, - сказала Полина. - На посев оставили, на семью оставили… Это временная экспроприация. Временная мера, как сказал товарищ Ленин. Беляки сейчас там! - она махнула в сторону города рукой. - Убивают рабочих, а вы по хатам попрятались: «Моя хата с краю…» А продотрядчиков из-за угла стреляли… Храбрые.

- Как же ты думала! - привстал со скамейки Семен. - Меня грабят… Мой хлеб! Батя, хлеб-то наш? Наш! Его еще вырасти, убери, обмолоти, завези помолоть на мельницу, прежде чем квашню поставить. А его за просто так отбирают. Вот мужики и взялись за обрезы.

- Мужики разные, - сказал тихо Григорий. - Кто бедняк, кто кулак, а кто у кулака на побегушках вроде мопсы.

- Ты чего тут агитацию пущаешь? - окрысился на него Семен.

- Чего, чего, да ничего! - Григорий потушил самокрутку и пошел в угол избы, завалился на лавку, накрылся тулупом. - Болото ты козлиное. Чего на людей гавкаешь? Всех бы загрыз, да бог зубьев не дал.

- Поговори мне, поговори! - припугнул младшего Семен.

- Белых прогоним - Чека разберется, кто в продотрядовцев стрелял, - сказала убежденно Полина. - Советская власть встала навеки.

Семен аж подпрыгнул, забыл про курево.

- Это что ж, наш Сергей будет искать? Брательник мой? Бать, ты слышишь? Серега будет мужиков в расход пущать? Смотри, как бы ему самому не обломилось.

- Не пугай, пуганые!

- На, бери! - рванул на себе рубаху Семен. - Души голыми руками, пока я добрый.

- Папаня, простите! - встала Полина. - Ошиблись адресом. Ваня, вставай, надо уходить, пока не поздно.

Ванятка спал за столом.

- Цыц! - вдруг рявкнул дед Сидорихин и треснул кулачищем по столу. - Цыц, поганки! Как счас врежу и тому и другому, поножовщину в доме, устроили. Дай веник, мать!

Старуха молча подала ему веник, связанный из хворостин лозняка.

- Сколько лет учу, - сказал в сердцах дед, - притче о венике. Вот сломай, когда веточка к веточке, а по одному хоть воз переломаешь. Нашли время лаяться! Готовы в глотку друг другу вцепиться. Иди ко мне, внучек, ты у меня одна надежа. Что хлеб? Когда не было, так и не было, а был, так будет, дело наживное, тут жисти надо спасать. Дело пришло нешуточное.

Иван Кузьмич приваживал Ванюшку, единственного внука, продолжателя рода Сидорихиных.

- Только ты у меня и отрада, умнее всех этих дураков стоеросовых, иди ко мне!

Он погладил Ванятку по вихрам, прижал к себе.

- Ты не слухай этих олухов, иди под полог на мою кровать, со мной спать будешь. Мать, ты на лавку ложись. Иди, Ваня, тезка мой! Ты, Пелагея, объясни толком, с чувством, что высвечивается, будут ли белые назад землю отбирать? Или обойдется? Или чудотворцу свечу ставить?