Михаил Демиденко - Сын балтийца

На левом берегу Дона были хлебные поля, на правом - в заливных местах - косили траву, пасли скот, выше по берегу раскинулись богатые бахчи с арбузами, тыквами и дынями. Город рядом, что ни вырастишь - все съедят горожане. На лошадях и быках возили на базары топленое молоко в продолговатых глиняных крынках, домашний творог, сливочное масло, битую птицу, картофель, огурцы и капусту, моченые яблоки.

Полина с сыном подошли к дому свекра при полной луне, дорогу высеребрило, постояли у калитки… Здоровенный, бандитского вида и поведения кот бело-черной масти по кличке Филипп признал женщину и мальчика, расхаживал хвост трубой, терся о ноги и мурлыкал. Собаку Сидорихины не держали.

- Что же делать, сынок? - сказала Полина. - Придется идти на поклон.

- Это ты, что ли, Пелагея? - послышался от дома голос старика.

- Здравствуйте, батя!

- Не стучи калиткой и не торчи столбом, вон она, ночь-то, какая, хоть рожь молоти. Быстро заходи!

На столе стояла лампа с привернутым фитилем, стекла не было, потому что стекло в городе стоило сто яиц. Без стекла можно прожить, не книжки читать в темноте и не бисер шить. Свекровь - тихая больная женщина, бывало, ее голоса и за целый день не услышишь - налила по кружке теплого парного молока, пододвинула хлеб, нарезанный огромными ломтями. Она чего-то ожидала… Полина догадалась, перекрестилась на икону, тогда старуха вынула из печи сковороду с жареной картошкой на сале, залитой яйцами.

Семен и Григорий тоже не спали, в выпростанных рубахах, шлепая босыми ногами по глинобитному полу, подошли к столу, сели в другом конце на общую лавку, скрутили по «козьей ножке», набили самосадом и прикурили от лампы. По дому поплыл едкий сизый дымок.

На печке завозились дети, мал мала меньше, они спали скопом, куча мала. Дуня, сестра Сергея Ивановича, высунула голову с распущенными волосами из-под одеяла, сшитого из разноцветных лоскутков. Спала она с бабкой на полатях. Мужики по лавкам на тулупах, один дед на деревянной кровати под пологом.

Дуня овдовела, мужа ее стравили газом ипритом немцы на фронте. Родня мужа не стала ее кормить с двумя девчонками, она вернулась к отцу. Семен встал на дыбы, Григорий молчал. Дед выслушал среднего сына и сказал как отрезал:

- Ты пустоцвет, тебе голоса не дано. Не хочешь жить в семье - отделяйся. Только что ты получишь? Ты да твоя баба, и весь поход. А Дунькины девки все же мое семя. И не по-христиански дочь родную из дома выгонять. Что ж ей, руки наложить на себя и девок? И откуда злость у тебя, как у змия подколодного? Одно слово - пустоцвет!

Семен с германской пришел совсем худым, в чем только душа держалась. Ранен он был тяжко. Детей у него не было. По деревенским понятиям, такой человек был хуже горбуна-колдуна, дети испокон веков были самым большим богатством и мерилом весомости человека в обществе. Путь бедняка беспросветный, но раз детей много, он есть уважаемый человек, а что портки с дырой, так это же портки, там, глядишь, выбьется, сыновья вырастут, отца с матерью поддержат, на старости лет не покинут, а бездетный, как трутень, все под себя гребет. Возможно, поэтому, когда Семен оклемался, набрал силу, стал он дюже лютый и завистливый, спасу нет, ярился на людей, как паук на комаров.

За печкой заблеяла овца, она принесла двух ягнят, поэтому ее и взяли в дом, поставили за печь, куда зимой помещали теленка после отела, чтоб не замерз.

После города трудно привыкнуть к такому укладу жизни, даже в бараках для рабочих судоверфи в Архангельске не так было тесно и обнаженно, тут же все время кто-то рядом, каждое движение, каждый вздох на виду, и ты тоже невольно становишься свидетелем чужой жизни до утомительных подробностей.

- Ты, дочка, рассказывай, - сказал дед, поглаживая бороду. - Как там в городе-то?

- Ничего хорошего! - ответила Полина, вытянув под столом натруженные ноги. - Как только Ванюша вытерпел этот день! Не свалился по дороге, ни разу не пожаловался. Казалось, конца пути не будет. Шли целиной, рощицами да кустарниками вдали от дороги, как только показывались всадники, ложились на землю, и ночь была, как назло, полнолунной.

- Оно видно, что ничего путного, - сказал Семен. - Прибежали как наскипидаренные.

- Не пойму, чему ты радуешься? Блажной, что ли? - сказала Полина устало и вязальной спицей сняла нагар с фитиля лампы. - Горе пришло, а ты сияешь, как медный пятак.