Евгений Рудашевский: Город Солнца. Глаза смерти

Нет, на первый взгляд Максим не был похож на отца. И всё же, несмотря на эту одежду, несмотря на общую угрюмость, в нём безошибочно угадывалось что-то шустовское. Достаточно было понаблюдать за тем, как он идёт, как говорит, как быстро меняется мимика его подвижного лица. А главное, Максим был таким же худым, высоким, и на лоб из-под кепки выбивались такие же густые каштановые волосы.

Вячеслав Алексеевич ушёл, так и не поздоровавшись с Катей и её сыном. Знал, что всё равно скоро увидит их у себя.

Аукционный дом «Старый век» располагался в особняке девятнадцатого века на Поварской улице. В этом же особняке разместилась и реставрационная мастерская «Савельев и сыновья». Именно туда вёл узкий коридор, прятавшийся за дверью с табличкой «Только для персонала».

Вячеслав Алексеевич называл этот коридор чистилищем. Здесь на смену шумной выставке приходило молчание гладкого прорезиненного ковролина и зелёных стен из стеклоблоков. Можно было наконец расслабиться. Тут никого не смущало пятно краски на пальцах.

– Зря ты, Катя, зря. Ведь всё испортишь. Сидела бы в своём Ярославле, а мы бы сами разобрались.

Разговоры вслух в коридоре тоже никого не пугали.

Зайдя в мастерскую, Савельев с наслаждением вдохнул сухой, пахнущий растворителями и красками воздух. Прошёл мимо расставленных на держателях и замотанных в ткань картин, мимо сгруженных в углу подрамников и недавно привезённого багета. С облегчением, соскучившись после отлучки, посмотрел на теснившиеся по стеллажам прозрачные банки с ацетоном, уайт-спиритом, на молочно-белые смеси уже готовых эмульсий. Наконец приблизился к стулу, на котором лежал его суконный кислотостойкий халат. Привычным движением надел халат поверх сорочки и пуговичных подтяжек, затем сел за рабочий стол.

В сосредоточенном умиротворении вернулся к заказу, начатому на прошлой неделе. Вячеслав Алексеевич обслуживал не только аукционный дом. Брал на чистку работы из музеев и частных коллекций. В последнее время это стало чуть ли не главным заработком мастерской.

Шустовы пришли через полчаса, в сопровождении Абрамцева. Дмитрий Иванович выглядел прекрасно. В коричневых кожаных оксфордах с едва заметными стежками шнурков, в лёгком тёмно-жёлтом костюме, он, как всегда, шёл уверенно, почти напористо. Морщины возле глаз и в уголках рта показывали неизменную готовность Абрамцева улыбнуться. Савельев знал: этой улыбкой он мог расположить к себе любого, сáмого привередливого покупателя. Дмитрий Иванович не позволял себе не то что пятнá от краски на пальцах – даже пылинки на плечах дорогого пиджака. Но в этом не было напыщенности. Абрамцев, при всей лощёности, всегда казался естественным.

Он подвёл Шустовых к столу Савельева, но Вячеслав Алексеевич сделал вид, что глубоко увлечён работой и не замечает посетителей.

Савельев, в свои пятьдесят два года располневший и поседевший, тем не менее сохранил неплохое зрение. Он обходился без очков и только вынужден был низко склоняться над полотном, которое лежало перед ним на рабочем столе. Зажав пальцами туго скрученный тампон с эмульсией, он кругообразными движениями обрабатывал один из участков покрывного лака. То и дело останавливался, чтобы протереть его сухим тампоном, подцеплял скальпелем обнажившуюся грязь, иногда заглядывал в окуляр микроскопа, чтобы убедиться в целостности ещё не раскрытого красочного слоя.

Абрамцев не ожидал, что Савельев так себя поведёт. В конце концов вынужден был отчётливо позвать:

– Вячеслав Алексеевич?

Савельев с неудовольствием отвлёкся от работы. Наложил на картину сразу два небольших компресса из смоченной в бычьей желчи фланели и только после этого нехотя посмотрел на Шустовых. Правда, вместо приветствия сразу спросил:

– Так, значит, вы её заберёте?

Голос Савельева прозвучал сухо. Картина в самом деле его заинтересовала. Точнее, заинтересовал её первоначальный слой. Да, картина оказалась двухслойной. Под внешним изображением особняка пряталось более старое изображение, которое пока оставалось загадкой. Для всех, но не для Савельева.

Такое случается. Художник мог использовать картину другого мастера или закрасить собственное полотно. Например, Иван Никитин, когда ему потребовалось написать Петра Первого на смертном одре, взял одну из своих недавно законченных работ, потому что готового холста не нашлось, а натягивать новый холст на подрамник, да ещё и грунтовать его не осталось времени. Под руку попалось изображение девочки, которую Никитин в итоге перевернул вниз головой. Картина получилась двухслойной, и первоначальное изображение теперь навсегда скрыто. Никто в здравом уме не будет счищать посмертный портрет императора, а разделить слои – так, чтобы сохранить их нетронутыми, – технически невозможно.