Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

Илларион Венедиктович до того растерялся, обиделся и тут же возмутился, что с вызовом начал:

— А ты полагаешь…

— Да! Если ты хочешь, чтобы я отнесся к твоей затее со всей серьёзностью, по-научному строго… Пожалуйста! Завтра же я покажу тебя психиатрам! Нет, ты не сердись, Иллариоша…

— Я просил тебя подумать, а ты сразу…

— Но ведь науке неизвестно…

— А «Чадомер» до того, как ты его изобрел, был известен науке? — уже запальчиво воскликнул Илларион Венедиктович. — Когда ты впервые высказал идею о таком приборе, все ли в неё поверили? Не советовали тебе обратиться к психиатрам?

— Но «Чадомер» — прибор! А как ты станешь десятилетним? Что с тобой потом будет?

Илларион Венедиктович опечалился, ответил неохотно, вяло:

— Это совершенно другой вопрос. А мне необходимо получить не только твоё принципиальное согласие на возможность редчайшего биолого-психолого-педагогического эксперимента, но и твою моральную, дружескую поддержку. Неужели ты не сможешь поверить в целесообразность моей идеи? Если ты сомневаешься в ней как ученый, то почему она не привлекает тебя как деда, наконец?

— Дед-то из меня получился никудышный, — устало и уныло проговорил Гордей Васильевич, и только тут Илларион Венедиктович понял: да ведь его друг просто-напросто зверски устал!!!Пережить за день два потрясения, да тут ещё он, вместо того, чтобы утешить друга или хотя бы отвлечь, пристал к нему со своей фантастикой!

— Чисто по-дедовски, — уже совсем устало и в самой высшей степени уныло продолжал Гордей Васильевич, — я мыслю примерно следующим образом. Жизни своей не пожалел бы, как мы не жалели её с тобой на войне, чтобы любой негодяйчик или негодяечка выросли хорошими людьми. Я ведь начинал свою медицинскую деятельность, если ты помнишь, детским врачом. ещё тогда, видимо, во мне подспудно мелькала идея будущего «Чадомера», вернее, мысли о его необходимости. Ведь со временем я его усовершенствую, сделаю универсальным: он будет предсказывать и возможные болезни, которые грозят пациентику или пациенточке… И бросил-то я замечательную благороднейшую работу педиатра только потому, что нервы не выдержали. Представляешь, умирает у тебя на глазах этакая крохотулечка и ещё сказать не умеет, где и что у неё болит… Эх, дети, дети… Значит, ты, Иллариоша, вознамерился из своего стариковского возраста сразу каким-то, пока никому не известным способом перейти в детский? — Гордей Васильевич неожиданно чуть-чуть улыбнулся н даже несколько оживился. — И всем своим жизненным опытом, умом постараешься воздействовать на сверстников?

— Примерно так, — совершенно серьёзно отозвался Илларион Венедиктович.

— И ты с кем-нибудь советовался по поводу этого опасного своими последствиями эксперимента?

— Нет, по-настоящему только вот сейчас с тобой. А почему опасного своими последствиями? Опасного для кого?

— Если твой биолого-психолого-педагогический эксперимент удастся… — жёстко произнес Гордей Васильевич и долго молчал, словно боялся или не хотел закончить мысль. — Неужели тебе, военному специалисту, и в голову не приходило, что возможность превращения взрослых в детей может стать новым видом оружия?

— Прости, но я думал только о возможности возвращения в детство, — виновато пробормотал Илларион Венедиктович.

— А о последней работе нашего дорогого Ивана — о выведении зверюшек-игрушек — ты, надеюсь, знаешь, не хуже меня?

— Я к нему и собирался обратиться.

— Чтобы новая игрушка получилась? — усмехнулся Гордей Васильевич. — Маленький такой генералик-лейтенантик в отставочке?.. Да не сердись, не сердись, старина! Могу я немного пошутить?

— Шути себе на здоровье, ну, а при чём здесь всё-таки новый вид оружия?

— А вот при чем. — Гордей Васильевич говорил сдержанно, но с явно ощутимым внутренним волнением. — Сейчас все наши враги ломают свои подлые головы над одним вопросом. Не дай бог, в ужасном страхе размышляют они, что люди мира, всё прогрессивное человечество добьется запрещения любого вида оружия! А без войны враги наши не могут. Им всё равно надо нас уничтожить! Для этого они и существуют! И, конечно же, они ищут это новое оружие! Может быть, самое опасное, самое изощренное, самое…

— Извини, извини, — торопливо перебил Илларион Венедиктович. — Помнишь, я рассказывал тебе, что видел во сне Смерть-фашистку. Она ведь мне о чем-то вроде этого толковала, тоже высказывала опасения, что люди добьются запрещения всех видов оружия. И тогда, уверяла она, безмозглая и безглазая фашистка, наступит война, не просто борьба, а именно война за умы и сердца людей. Вот в ней-то главный упор будет сделан на детей. Ибо на их умишки и сердчишки, полагают враги, легче воздействовать. И к этому, думается, надо уже сейчас готовиться.