Анастасия Дробина - Бриллианты для куклы

В обморок Белка не упала, но, едва оказавшись в крохотной комнатке, где за десять минут до своего выхода страдала от неудавшейся жизни, начала реветь. Соня решила, что это у нее на нервной почве, и побежала за водой, потом долго заставляла младшую сестренку выпить хоть глоток и в конце концов заплакала вместе с ней.

– Белка! Ну, ты даешь! Браво, блин! – ворвалась в комнатку Юлька и… озадаченно остановилась на пороге. – Ой… А вы чего ревете? Что случилось-то, а? Белка же так суперски играла, и не занудно совсем, я лично все ладони отбила! Соня, чего она воет?

– От перенапряжения, – всхлипнула Соня. – А я за компанию.

– Понятно, – кивнула ничего не понявшая Юлька. – А цветочки тебе понравились? Это мы все вскладуху купили, самые лучшие выбирали!

– Так они от вас всех? – разочарованно спросила Белка.

– Больше никому тут таких не дарили, точно! – гордо заявила Юлька, не заметив расстроенного взгляда подруги. – Давай вытирай сопли и иди к нам, мы уже в вашем кафе столик заняли. И еще…

Юлька вдруг запнулась и вытаращила глаза, только сейчас разглядев на лбу подруги диадему Мражинских. Белка немедленно вытаращила глаза тоже и скосила их на Соню. Девчонки поняли друг дружку без слов, и Полундра, показав большой палец, молча выскочила за дверь.

– Бэллочка, вытирай слезы, пойдем! – весело сказала Соня. – Уж что-что, а посидеть в кафе ты право имеешь! Беги, а я схожу поговорю кое с кем, и сразу за тобой. Не хочу искушать судьбу, но Нина Аполлодоровна мне сказала…

Она наклонилась к уху сестренки и что-то прошептала. Выслушав, Белка повеселела и полезла за носовым платком.

В огромном кафе-буфете при консерватории были заняты все столики: пять минут назад закончилось первое отделение. По паркету фланировали высокие гости из мэрии, музыканты, взбудораженные педагоги, полуживые участники концерта, и носилась куча мелюзги из детского хора. Уже от дверей Белка разглядела свою компанию, собравшуюся за угловым столиком и усиленно ей махавшую. К изумлению Белки, в руках у Пашки был еще один букет. Но уже не розы, а восхитительные розовые орхидеи, которые он вручил подошедшей вслед за сестрой Соне. Та растерялась:

– Мне? Но…

– Вас, Соня, тоже можно поздравить, – церемонно сказал Пашка, но в синих глазах его скакала насмешливая искра. – Ведь именно вы воспитывали эту… надежду русского фортепьянного искусства! Серега, правду я говорю?

Атаманов, который заснул в кресле четвертого ряда под первые же звуки музыки (его с трудом добудились перед самым Белкиным выходом), важно кивнул. Соня, пожав плечами, приняла букет, положила его на край стола и, увидев вплывающую в буфет Нину Аполлодоровну, Белкиного педагога, поспешно пошла к ней. Белка проводила ее полными слез глазами. Потом поглядела на Пашку – тот тоже смотрел вслед Соне и улыбался. Как во сне, Белка подумала о том, что им обоим, Пашке и Соне, по восемнадцать лет. И никому не нужно ждать, пока подрастет другой. Значит… значит… Белке захотелось убежать назад, в гримерку, хлопнуться там на кушетку и снова реветь, реветь, реветь…

– Белка, что с тобой? Ты же просто замечательно играла! – заглядывая ей в глаза, удивленно сказала Натэла. – Мне так никогда не сыграть.

– А ты тоже учишься? – безучастно спросила Белка. – Почему не говорила?

– Я на гитаре играю. Бабушка научила.

– Ну, куда ж без бабушки… – фыркнул Батон. И тут же попросил: – Натэлка, а меня научишь?

– Обойдешься! – ответил вместо нее Атаманов. – Время еще на тебя, долбеца, тратить… Натэла, не слушай его, у него слуха нет! Гринберг, да что с тобой? Опять глаза на мокром месте! Перенервничала, что ль?

– Серега, налей мне колы, пожалуйста, – всхлипнув и протягивая стакан, попросила Белка. Она понимала, что глупо себя ведет, но сдерживать противные слезы уже не было никаких сил. Если бы хоть не Соня! Пусть бы какая-нибудь посторонняя девица, а не родная любимая сестра! Господи, как ужасно, как несправедливо все в жизни…

Атаманов потянулся за бутылкой, Белка глянула через его плечо – и побледнела, моментально забыв о кока-коле, своих слезах и даже о разбитой любви и конченой жизни. В двух шагах, у колонны, стояла, беседуя с каким-то пузатым дядькой и держа в руках бокал… Мария Афродакис собственной персоной.

– Ой… – прошептала Белка, роняя капли кока-колы на свою белоснежную блузку. – Пашка… Пашенька… Господи…

– Чего ты? – нахмурился Пашка. Обернулся, увидел, мгновенно оценил ситуацию и скомандовал: – Снимай изумруд, живо!