Джек Ритчи - От убийства на волосок

— Храбрый человек или дурак, или…

— Или что? — спросил Эстебан.

— Или, возможно, провокатор.

— Нет. Луис — честный человек.

— Не спорю. Но, если его интересуют только деньги, он может обратиться к Генералу. Тот щедро вознаградит любого предателя.

— Я поручился за Мендосу. Он не предаст.

— Хочется верить, — сказал Апонте. — Завтра все прояснится. Но в чем заключается его план? — продолжил вслух размышлять профессор. — Он почти наверняка проиграет. Шансы на спасение ничтожны. Мендоса может убить Генерала. Но как он выстоит против дюжины охранников? Может быть, он хочет умереть?

— Нет, — ответил Эстебан, задумчиво уставясь перед собой. — Мендоса — бедняк. А бедные — всегда отчаянные люди. Потому что им нечего терять.

— Мне он показался человеком, владеющим собой, — заметил Апонте, медленно вставая. На его утонченном лице проступила печать усталости. Руки слегка дрожали. Его собеседники приготовились уйти. Они попрощались и направились к двери. Апонте остановил их.

— Да, кстати, о деньгах. Думаю, вам следует передать их Мендосе в запечатанном пакете через бармена. На всякий случай…

— Я доверяю Луису. И сам передам ему деньги, — сказал Эстебан.

Город просыпался очень рано. Постепенно после сонной мрачной тишины жизнь в нем наполнялась обычным шумом и суетой. Когда большие бронзовые часы пробили один раз, Мендоса подошел к огромной главной двери собора. Ее украшали вырезанные из дерева фигуры святых, лики которых были изъедены древоточцами и отполированы временем почти до неузнаваемости. Луис перешагнул через порог и очутился во внутренней части собора. Там, казалось, никого не было. Но Мендоса различил в полумраке коленопреклоненную, одетую во все черное фигуру. Уши продавца лимонада уловили быстрый, похожий на тихое посвистывание шепот. Свечи тускло мерцали на алтаре. Слева темнела часовенка, напоминающая небольшой грот. Мендоса вошел в нее, ощутив неподвижную прохладу в воздухе. Несколько зажженных свечей блестели как желтые драгоценные камни. Они, эти свечи, горели перед статуей смуглолицего святого, являвшимся при жизни кровным братом таких, как Мендоса. Луис стал на колени и начал молиться…

Уже рассвело, когда Мендоса вернулся домой. Внезапно он почувствовал усталость и лег в постель. С уже полузакрытыми глазами он услышал знакомые звуки, и улыбка заиграла у него на лице. Его трехлетняя внучка легонько прошлепала босыми ножками по полу и выбежала во дворик, чтобы погладить привязанного к столбу ягненка.

Девочка вбежала опять в дом, забралась прямо в кровать к деду, чтобы тот, как обычно по утрам, поцеловал ее. Затем она соскочила с кровати и исчезла на кухне. Вскоре внучка вернулась, жуя лепешку и неся чашку горячего кофе. Луис выпил кофе, и она отнесла пустую чашку обратно.

Мендоса задремал. Через некоторое время его разбудил голос дочери, зовущей отца к завтраку. Мендоса поел рисовой каши с горячим соусом и выпил еще одну чашку кофе. Затем закурил сигарету и вышел во дворик. Редкие для этих мест заморозки, случившиеся месяц назад, повредили верхушки посаженных его руками цитрусовых деревьев. От воспоминаний о заморозках лицо Луиса помрачнело. Но молодые свежие листья уже появились на месте опавших и ярко блестели в лучах начинающейся зари.

Мендоса улыбнулся самому себе. Он усмотрел в обновлении листвы закономерность возрождения жизни. «Я умру, — подумал он. — Но останутся моя дочь, мой сын, моя внучка. Они будут жить вместо меня. Как молодые листья…» Душа Мендосы наполнилась печалью.

В этот момент во дворике появился его восьмилетний сын Хулио с темно-бронзовой, как у отца, кожей и блестящими волосами.

— Ты поел? — спросил отец.

Мальчик кивнул головой.

— Хорошо.

Мендоса вошел в небольшой сарай, у входа в который был привязан к столбу ягненок, водрузил на плечи коромысло с двумя большими кувшинами. Сын подал ему сомбреро.

— Пойдем, — сказал отец, и они вышли на улицу. Мальчик шел впереди, держа в руках пустую чашку.

Солнце взошло уже довольно высоко, и жара проникала на улицы.

Мендоса чуть сгибался под тяжестью груза. Пот струился по его лицу. Соль слезила глаза. Но обычно в таких случаях Луис не жаловался на судьбу. Радовался тому, что жив, что слышит, как его сын громко покрикивает: «Лимонад! Свежий лимонад!» Но сегодня зазывания сына звучали в ушах отца как жалобный вопль скорби, разрывающий на части тишину улиц, солнечный диск и его, Луиса, сердце. Во вскриках мальчика присутствовало предчувствие, неосознанное и страшное предчувствие неминуемой беды.