Джим Томпсон - Дикий город

Чувствуя при этом прилив невероятного облегчения...

Эми обошла вокруг стола и поцеловала его в лоб, потом нежно растрепала его волосы, а губы ее сложились в мягкую, мечтательную улыбку. Снова воцарился мир — никогда еще в жизни Багз не чувствовал себя таким умиротворенным. Неожиданно он притянул ее и усадил себе на колени.

— Эми, — сказал он. — Эми, я...

— Ну, скажи мне, дорогой, все расскажи... — Ее теплые губы ласково заскользили по его щеке. — Что бы ни случилось, все будет в порядке, а если нет, мы сами сделаем так, чтобы все было в порядке.

— Да ничего, — сказал он. — Я имею в виду...

И действительно, больше уже ничего не было. Или, точнее, было только то, что было. Что-то, что угодно. Не кто-то, а что-то. Ягодицы, бедра, груди и...

Он сминал ее рот своими губами, сжимал, обнимал, хватал тело. Одна рука забралась далеко вверх под подол коротенького скромного платья, грубо и даже безжалостно ощупывая все вокруг себя, тогда как другая накрывала грудь Эми. Она же хранила молчание и не протестовала; не произнесла ни слова, не сделала ни единого движения. Только смотрела на него, и все.

Неожиданно он отпустил ее и резко поставил на ноги. Потом сам вскочил и направился к двери. У самого порога задержался и, не оборачиваясь, угрюмо буркнул:

— Ну, почему же не скажешь этого? Могла бы сказать то, что думаешь.

— Я подумала, может, ты, Мак, захочешь что-нибудь сказать... — И после секундной паузы: — Да и я сама не уверена в том, что именно думаю. Поэтому, возможно...

— Да?

— Может, вообще ничего не надо говорить? Почему бы тебе не посидеть в гостиной, а я присоединюсь, когда покончу с мытьем посуды?

Он вернулся и сел на диван. Через несколько минут Эми вернулась с кухни и, казалось, вновь была готова все забыть и простить. Все в порядке — говорили ему ее глаза, ее улыбка, излучающие тепло. Он вовсе не хотел быть таким, каким мог показаться, и она знала это.

Эми пристроилась рядом с ним на диване, и принялась говорить — говорила, говорила, и за себя, и за него, словно стараясь вывести его из этих раздумий. Потом немного поиграла на пианино и даже спела что-то своим нежным, мягким голосом. Но, казалось, ничто не помогало. Вокруг Багза словно скапливалась какая-то темная мгла.

«Да что со мной творится? — чуть диковато спросил он себя, давая волю остаткам рационального начала своего сознания. — Ведь кроме нее у меня никого нет, она — все, за что мне осталось уцепиться, что действительно имеет какое-то значение. Все остальное уже улетело к чертям собачьим, а теперь я и ее пытаюсь столкнуть туда же. И...»

— Мак... — Эми снова сидела рядом с ним. — Мне бы не хотелось приставать к тебе с расспросами, но...

Багз молча разглядывал ее, словно подталкивая к тому, чтобы она в очередной раз спросила, не попал ли он в какую-нибудь неприятную историю. Однако Эми так и не завершила фразу, предпочтя перевести разговор на другую тему.

Он ведь до сих пор так ни разу и не видел ее дом, не так ли? Ну, в общем-то в нем особенно и смотреть было не на что, но если у него есть желание, то...

Начали они с подвала, хранившего в себе привычные кисло-сладкие ароматы соломы, яблок и земли. Оттуда по задней лестнице поднялись на чердак — громадный, мрачный, наполненный тенями и всяким хламом, оставшимся в наследство от дней былых, — после чего спустились на второй этаж.

Эми показывала ему комнату за комнатой, держась подчеркнуто по-дружески и делая все, чтобы рассеять его надвигающуюся угрюмость. В какой-то момент она спросила, нравится ли ему это место и захотелось ли бы ему жить в таком большом старомодном доме. Потом обмолвилась, что, наверное, дом надо будет все же продать, потому что в Рэгтауне для нее все равно нет работы, и она не знает, куда еще можно было бы поехать, а если бы даже и поехала, то чем бы стала там заниматься. Сама она всегда жила здесь, и родители ее тоже жили, и...

— Вот это была их комната, — сказала Эми, распахивая дверь в самую большую комнату, в которой стояли две громадные двуспальные кровати. — Бедненькие, тяжело им досталось. Папа как-то упал с лошади и сломал позвоночник, так что до самой смерти не вставал с постели. А мама... мама после его кончины так до конца и не смогла прийти в себя. Ко всему потеряла интерес и...

«Бог ты мой, — подумал он, — нелегко же тебе было, милая. Пожалуй, потяжелее, чем выдалось мне с моими предками. Да, они всегда желали мне только добра, даже если иногда и обходились со мной не совсем правильно. Ни о чем не просили меня, да я и не мог им многого дать — ни им, ни кому-либо еще, даже если бы и попросили. Но ты, такая девушка, как ты, веселая, полная жизни и красивая как картинка, ты увязла в этой прерии, затерявшейся в безвременье, приковала себя к двум умирающим людям, глядя на то, как годы ускользают от тебя...»