Росс Томас - Хочешь жить - не рыпайся

Синкфилд первым влетел в спальню. Я последовал за ним, Конни Майзель — за мной. Эймс сидел за столом. Закинув назад голову. Он выстрелил себе в рот. Зрелище было не для слабонервных.

Библия лежала на столе. Библия-шкатулка, открытая и пустая. Я обошел стол. Револьвер выпал на ковер из безжизненно свисающей руки Эймса. Тридцать второго калибра, с укороченным стволом. «Кольт», с перламутровой рукояткой. Перламутр искусственный, подумал я.

Синкфилд шагнул к Конни Майзель. Наклонился. Их лица разделяло лишь несколько дюймов.

— Что ты ему сказала? — он едва сдерживался. Я видел, как набухли вены на его шее. — Что ты ему сказала, чтобы заставить его отправиться на тот свет?

Конни Майзель улыбнулась. Подняла руку, коснулась щеки пониже левого уха. Провела пальцем по скуле, затем постучала по подбородку.

— Повежливее, лейтенант. Повежливее. Не забывайте, что вы говорите с двадцатью миллионами долларами. Двадцать миллионов долларов не любят, когда на них напирают.

— Что вы ему сказали? — повторил Синкфилд едва ли не шепотом.

— Разве вы не знаете? — встрял я.

Он посмотрел на меня.

— Нет, не знаю. Я не знаю, что такого она могла сказать, чтобы он ушел в кабинет, сунул револьвер в рот и нажал на спусковой крючок. Я этого не понимаю. Он уже согласился поехать в участок. Он признал, что убил того парня в Лос-Анджелесе. Он же спокойно сидел и слушал, как вы рассказывали ему, почему умерли его жена и дочь. Его это не слишком взволновало. Может, и взволновало, но не слишком. А потом она шепчет ему на ухо пару слов, он встает, уходит в кабинет и стреляется. А вы спрашиваете меня, — разве я не знаю, что она ему сказала. Готов заявить честно и откровенно: не знаю. Откуда мне знать?

— Остальное он мог пережить, — продолжил я. — Мог пережить, потому что эти люди умерли, чтобы спасти его от тюрьмы. Дочь, жена. Они умерли из-за его давнего проступка. Но их смерть действительно не слишком взволновала его. Он даже мог жить с женщиной, которая его шантажировала. Почему нет? Если у нее такая внешность. Я бы тоже с ней жил. Да и вы, полагаю, не отказались бы, не так ли, лейтенант?

Он медленно кивнул.

— Не отказался, — у него сел голос.

— И что же, по-вашему, я ему сказала? — улыбаясь, спросила Конни. Улыбка была та же, что и при звуке выстрела.

— Вы сказали ему правду. Он не мог сжиться с ней и застрелился, Вы сказали, что вы — его дочь.

— О Господи! — выдохнул Синкфилд.

— Видите. Даже вам это не по нутру, Синкфилд.

— Мне-то что, — буркнул он. — А каково было ему.

— Я не его дочь, — заявила Конни.

— Его, его, — возразил я. — Вы родились в мае сорок шестого. Через девять месяцев после августовского ограбления винного магазина.

— В августе сорок пятого моя мать могла переспать с шестью десятками мужиков.

— Могла, но не переспала.

— Откуда вы знаете?

Я пожал плечами.

— Ничего я не знаю.

— Мой отец — Френк Майзель.

— Нет, — я покачал головой. — Френк не мог иметь детей. У него даже есть медицинская справка. Кроме того, он встретил вашу мать, когда вам было три или четыре года.

Синкфилд сверлил Конни взглядом.

— Ты приберегала этот подарочек напоследок, не так ли? Именно так вы хотели отделаться от него. Ты и Дэйн. Сначала шантажировать и спать с ним, потом убить его семью и нанести последний удар, оправиться от которого он бы уже не смог: сказать, что он спал с собственной дочерью.

— Вы арестовываете меня, лейтенант? — с улыбкой спросила Конни Майзель.

Он покачал головой.

— Нет, я вас не арестовываю. Как вы и сказали, теперь за вами двадцать миллионов баксов, а я не из тех, кто арестовывает двадцать миллионов. Толку от этого не будет, доказательств у нас нет. Свидетелей тоже, потому что все они мертвы. Так что арестовывать вас я не буду.

— Кажется, я что-то почуяла. Уж не собираемся ли мы заключить сделку?

Синкфилд кивнул.

— Почему нет?

Конни Майзель победно улыбнулась.

— Сколько, дорогой? Какая цифра промелькнула в твоей голове?

— Половина, — ответил Синкфилд. — Как насчет половины?

Она пожала плечами.

— То есть примерно пять миллионов. После уплаты налогов и адвокатских гонораров у меня останется примерно десять миллионов. По пять на каждого.

— Тебе придется кое-что добавить.

— Что?

— Себя. Я бы хотел, чтобы ты была под рукой, потому что я не знаю никого, кто трахался бы лучше тебя.

Улыбка уже не сходила с лица Конни.

— Тогда мы обо всем договорились, дорогой. Есть, правда, одна маленькая загвоздка.