Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Селиван, – прикрикнул на блюстителя станционного порядка Орлов, – не томи, говори начистоту. Мы сюда приехали не чаи распивать.

– Вот в том—то и дело, – полицейский склонил набок голову, словно петух, приготовившийся к бою за право быть в курятнике первым, – Иван Кузмич сперва любит попотчевать, почаёвничать, – Селиван выделил последнее слово, – поговорить о том, о сем, впрочем, ни о чем, но в лоб его спрашивать нельзя, как рак забьётся в щель и молчком отделается от настойчивого гостя.

– Что ж, мне понятно, – Василий Михайлович смотрел на рельсы, уходящие двумя железными нитками вдаль, – как мне его найти?

– В деревню идите по той тропке, подле которой убиенного нашли, она прямо таки на околицу и выведет, а там у любого спросите, вам дом старосты и укажут и даже проведут, хотя в деревне только один двухэтажный. В нем и найдёте, Василий Михайлович, Ивана Кузмича, если он никуда по делам не уехал.

– Благодарю, Селиван, надеюсь воспользоваться твоими советами.

Полицейский приложил руку к голове, продолжил путь по дебаркадеру. Высокий. с прямой спиной, хоть сейчас на парад.

– Любопытные дела, – проговорил спустя некоторое время штабс—капитан, – вот так и узнаешь необходимые сведения почти походя.

Миша молчал.

Василий Михайлович, чтобы молчание было не так утомительно. Вновь достал из кармана потертый портсигар с выгравированным ангелом на крышке, и в самом деле, этот ангел спас от сабельного колотого удара в грудь, когда в одной из вылазок горцев на Кавказе, всегда осторожный и внимательный Орлов кинулся на помощь товарищу и не усмотрел, как из—за одного единственного куста с редкими листьями, перед ним вырос, словно из под земли, бородатый абрек с горящими глазами и обнажённой саблей в руке. Хорошо ещё, что пистолет у разбойника был за поясом, иначе лишился бы своей беспокойной жизни молодой поручик. А так только вмятина осталась на крышке серебряного портсигара.

Впустив струю папиросного дыма, штабс—капитан курил редко, но предпочтение отдавал ароматным и дорогим маркам.

– Что, Миша, будешь отслеживать поездку нашей троицы, – теперь в голосе Василия Михайловича звучала уверенность, что и в самом деле, юнцов было трое и два из них убийцы, —или будем далее вместе продолжать розыски?

– Василий Михайлович, – голос Миши звучал ровно, без какой—либо обиды, – зачем нам время терять, ведь человеческая память имеет особенность по прошествии времени многое забывать.

– Ты прав, – Орлов загасил папиросу, – жди поезда, а я – в деревню. Буду уповать, что найду наших свидетелей.

– Хорошо, – встретимся в отделении.

Штабс—капитан кивнул и пошёл по дебаркадеру к тропинке, что вела через рощицу в деревню.

Рощицу было не узнать. Прошла всего неделя с того дня, как приехали к найденному телу, а деревья покрылись маленькими листьями, показавшимися из коричневых и черных, совсем неподходящих мрачностью к весне, ветвям, сквозь прошлогодний серый ковёр просвечивала изумрудная трава. Листья слабо колебались на ветвях яркими зелёными тенями и тихо скользили вослед лёгкому ветерку, который то внезапно просыпался, то также внезапно утихал: зашумит, поиграет невысокими деревьями и кажется, что оживает все кругом, балеринами закачаются гибкие концы веток. По бесконечно—бирюзовому небу едва двигались редкие белоснежные облака, напоминающие корабли, плывущие по бескрайнему воздушному океану, распустив на мачтах паруса. Их пушистые и прозрачные края медленно, но изменялись с каждой секундой. Облака таяли на глазах, не давая земле теней.

Василий Михайлович шёл по протоптанной тропинке, мыслей особо не было, просто, дышал полной грудью и наслаждался пришедшей весной, хотел только припомнить название деревни то ли, в самом деле, забыл, то ли не слышал.

Не хотелось выходить из рощицы, такое умиротворение: шум молодых листьев, гомон птиц, скрип почвы под ногами, что не хотелось заниматься продолжением мрачной истории, стоившей жизни молодому полному сил юноше, которому жить бы и жить. Но судьба распределилась иначе, сперва шнурок или верёвка, а потом и острый нож довершили печальное дело.

Впереди показались крыши изб, а за ними и сами бревенчатые дома, одно и двухэтажные, огороженные заборами, где невысокие с редкими жердями, где высокие с частыми широкими досками без просветов, не выдавая постороннему взгляду, что там стоит и творится, какая живность ходит по двору.