Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

Миша подошёл к будке городового, выкрашенной косыми черными и белыми полосками. Полицейский прохаживался подле будки, разминая затёкшие от долгого стояния ноги.

– Здравствуй, братец!

– Здравия желаю! – Городовой остановился.

– Ты здесь каждый день службу несёшь?

– Так точно, – полицейский смерил взглядом Жукова, словно пытался определить, откуда может быть этот щёголь с тонкими усиками над верхней губой.

– Я – помощник господина Путилина, – произнёс Миша и на лице заиграла лукавая улыбка.

– Знаем Ивана Дмитрича, знаем, – городовой кашлянул в кулак, – но звиняйте, можно ваш жетон лицезреть.

– Да ради Бога, – помощник начальника сыскной полиции показал значок полицейскому, который внимательно посмотрел на латунный, слегка потёртый от ношения в кармане, жетон, – итак каждый день на перекрёстке несёшь службу.

– Так точно, – приосанился городовой, сколько лет нёс службу, а вот с агентом сыскной полиции говорил впервые, хотя был наслышан об Иване Дмитриевиче и его отделении.

– Значит с девяти до десяти ты здесь на посту?

– Так точно, – повторил полицейский, и уголки губ дёрнулись, чтобы стать улыбкой, но тут же возвратились назад.

– Всю прошлую неделю?

– Так точно, – служивый заладил, словно заведённый, ратуя на бестолковость сыскного агента. А ещё говорят, что они на три сажени под землёй видят, заладил одно и тоже – нёс службу, не нёс.

– Значит подмечаешь многое?

– Ежели безобразие какое или там помощь кому надо оказать, то я всегда на посту, да и в иных случаях, – с гордостью в голосе отрапортовал городовой.

– Хорошо, – Миша снял несуществующую пылинку со своего рукава, – не припомнишь четвёртое число?

– Четвёртое? – Городовой почесал затылок. – У меня все дни, как один, не запомнишь, что вчера—то было, не то, что неделю тому, – пожаловался полицейский.

– Может быть, все же попробуешь вспомнить?

– Четвёртого дождя не было случаем?

– Нет.

– Вот беда, все едино, так говорите четвёртого.

– Здесь должны проходить два молодых человека. Один в гимназической форме, второй в тёмном пальто, пробор вот так, – Миша показал рукою.

– Ваше Благородие, если б мне ранее сказали, я б проследил, а так… Больно уж времени прошло, не припомнить, – посетовал городовой.

– Если б, – усмехнулся Миша, – я б у тебя о них не спрашивал, сам бы все знал. Вот, – сыскной агент обрадовался, – их ещё экипаж или коляска ждала. Может их запомнил?

– Экипаж? – Полицейский снова почесал затылок, при этом сдвинув фуражку на лоб. – Может и стояла? Да разве всех упомнишь?

– Вспоминай, голубчик, вспоминай, неужто совсем обеспамятовал? Ты не столбом здесь поставлен пугать обывателей.

– Вот если б примету какую.

– Примету… Два барчука, один в гимназической форме, с меня ростом, второй в тёмном пальто, светлые волосы, брови черные.

– Не припомню, вы бы, Ваше Благородие, у артельных извозчиков поинтересовались бы, что стоят на следующем перекрёстке, вот они ужасть, как чужих не привечают, может они что видели.

– И на том спасибо, братец.

Миша направился к следующему перекрёстку, где стояли местные извозчики, объединённые в артель, не допускающую на свою территорию чужих. Но и они разочаровали помощника начальника сыскной полиции, мол, ничего не видели и не слышали, что ежели барчуки на своём экипаже прикатили, так не их дело до этого, вот ежели кто шнырять стал в поисках пассажиров, то здесь другое дело. Тогда бы, наверняка, запомнили этого извозчика, и ребра в точности бы намяли. А так.

Миша в расстроенных чувствах остановился на перекрёстке Воскресенского проспекта и Кирочной улицы, можно, конечно, пешком до Знаменской площади и там по Невскому до Большой Морской, но, по чести говоря, не было особого желания идти целую версту. Хотя погода радовала не только взгляд расцветшей зеленью, но и тело теплом, Жуков решил взять экипаж и с комфортом доехать до сыскного отделения. Все равно ничего заслуживающего внимание узнать не удалось, словно бы и не ездил на Сергиевскую. Найти экипаж, на котором уехали Мякотин и незнакомец, не представляется возможным, это как искать маленькую иголку в безлунную ночь в разбросанном по двору сене. Неизвестны приметы ни извозчика, ни экипажа, ниточка расследования порвалась, может быть, и можно потом связать в узел и продолжить идти по ней, подобно Ариандровой нити.

Город продолжал жить размеренной жизнью, повозки, груженные товаром, сеном, экипажи, уносящие заносчивых гвардейских офицеров и свысока взирающих на обывателей чиновников, кареты с гербами на дверцах, в своих чревах скрывающих дворян знаменитых фамилий. Торговцы шныряли с деревянными коробами, наполненными штучными товарами, некоторые начинали с маленьких улиц нахваливать носимое, а потом ходили по дворам, вызывая интерес мещан.