Татьяна Устинова - Близкие люди

– Вы едете за ним уже минут двадцать. Вы даже на остановках за ним останавливаетесь. Его сейчас инфаркт хватит.

Пока Степан обгонял троллейбус, Ингеборга собралась с силами.

– Неужели вы всерьез думаете, что ваш прораб знал какую-то страшную тайну, за которую вполне мог поплатиться жизнью?! Вы ведь даже не уверены до конца, было ли то, первое, убийство убийством или он сам упал, ваш шантажист и вымогатель! Кроме тетрадки, которую утащил ваш влюбленный зам, у вас нет никаких доказательств того, что он был для кого-то так опасен, что его решили убрать. И ваш прораб – сердечник, потерявший лекарство и всю ночь налегавший на водку! С чего вы взяли, что его смерть как-то связана с тем происшествием?!

– Не знаю, – сказал Степан задумчиво. – Ни с чего. Просто я уверен – таких совпадений не бывает, Инга Арнольдовна.

– Не называйте меня Ингой Арнольдовной! Я в школе до смерти устала от этого имени! У меня есть настоящее – Ингеборга. Называйте меня Ингеборгой.

– Хорошо, – согласился Степан. От ее имени у него почему-то холодел позвоночник.

– И при чем здесь совпадения? Человек умирает от сердечного приступа, только и всего. Конечно, это очень неожиданно, но ведь нет ничего криминального в том, что человек может умереть от сердечного приступа!

– Он умирает от сердечного приступа, так и не рассказав мне о чем-то… В этом все дело. Я не стал его слушать. Убийца знал, что я так и не выслушал его, и убил его раньше! Чтобы он не мог уже ничего рассказать. Понимаете?

– Я понимаю, что вам отчего-то хочется нечеловеческих страданий, – заключила Ингеборга безапелляционно, – вот вы и выдумываете невесть что. Почему-то вам нравится обвинять себя в смерти вашего прораба, и вы обвиняете, а это по меньшей мере глупо. Только в советской художественной литературе положительный герой отвечал за все, Павел ан…

Простите. Я совершенно посторонний человек, я понятия не имею о вашей работе, я совершенно не знаю, какой вы руководитель – догадываюсь, что не самый лучший! – не смогла она удержаться, – но я говорю вам серьезно: вы ни в чем не виноваты. Это ясно как день. Вы не профессиональный Шерлок Холмс, и вы не можете делать какие-то сногсшибательные выводы из мелких и ничего не значащих фактов. Перестаньте обвинять себя – в этом нет ничего хорошего. Это никогда и никому не приносило пользы.

– Я что-то не понял, – тихо сказал Павел Андреевич, внезапно выходя из комы, в которую она повергла его своей пламенной речью, – что вы пытаетесь сказать?

– Я не пытаюсь, я просто говорю вам, что вы лично ни в чем не виноваты!

Совершенно отчетливо он вдруг понял, что она жалеет его.

Жалеет и понимает, как он ненавидит и презирает себя за то, что так и не смог разобраться до конца, за то, что допустил смерть прораба, за то, что подозревал друга, а тот оказался ни при чем, за то, что трусит расспросить обо всем Сашу.

Его жалела мама – когда он в школе страдал из-за веса и невыразительной внешности, когда жил с Леночкой, когда остался с Иваном.

Больше никто и никогда.

Зато в романах он читал, что женская жалость бессмысленна и унизительна для мужчины.

Он не чувствовал сейчас никакого унижения, только благодарность и какое-то приятное размягчение внутри – надо же, эта девица в стильном берете и дырчатых перчатках, как будто выскочившая из рекламного щита, призывающего “брать от жизни все”, с пеной у рта доказывала только что, что он ни в чем не виноват! Она ведь ничего о нем не знает, и ей должно быть наплевать, виноват он или не виноват.

Ингеборга сердито смотрела в боковое стекло, не понимая, почему так завелась. Ей-то что за дело? Ее в этой странной семье должен интересовать только Иван. Можно считать, что с его отцом она сегодня впервые заговорила по-настоящему и совершенно неожиданно для себя – и, кажется, для него тоже – принялась скандировать какие-то лозунги!

Зачем? Почему?

Может, потому, что у него так тяжело двигалось горло, когда он говорил о матери, прорабе и клофелине, а может, потому, что у него оказались пальцы каменотеса, а не бизнесмена?..

Машина ехала теперь по каким-то окраинам, среди щелястых и занозистых строительных заборов, наивно зеленеющих тополей и загаженных зимним мусором пробивающихся газонов.

Где ты, где ты весенний коммунистический субботник, когда весь город в едином порыве наваливался на мусорные кучи и прошлогодние листья?..

– Куда вы едете?!

– А? – Он посмотрел на нее, как будто просыпаясь. – А… за город. Ненадолго. Иван очень любит, и я тоже. Мы редко выбираемся, все времени нет, но нам нравится. Я так понял, что вечер у вас ничем не занят?