Матс Ульссон - Наказать и дать умереть

Андерслёв, ноябрь

Никогда не любил разговаривать по телефону.

Иные журналисты могут провести блестящее расследование, не покидая редакции, но я не из таких.

Я всегда старался прочувствовать обстановку, лично узнать человека, увидеть его глаза, улыбку. Мне непременно надо взглянуть на его кабинет, дом или квартиру, увидеть, как он держит кофейную чашку, стоит или сидит.

Таков я. Точнее, таким я был, пока не завязал с журналистикой.

Арне о своем стиле работы не высказывался. Вероятно, не задумывался об этом. Только раз заметил, что редко звонил по телефону и считался в свое время лучшим газетчиком.

Вот и сейчас он садился в «вольво-дуэтт», держа в голове длинный перечень тех, с кем ему нужно «поболтать о том о сем». И не существовало площадки для гольфа, на которой мог укрыться от него владелец сельского магазина, будь он семи пядей во лбу. Импровизировать всегда труднее, и сегодня у журналиста, поджидающего гостя у себя в редакции, много преимуществ перед теми, кто работает в полевых условиях. Но есть вещи, которые из кабинета не увидеть, например мертвую женщину в постели с певцом Томми Санделлем. Это не тот случай, когда репортеру можно дать задание заранее.

Утром Арне приготовил вареные яйца и овсянку. За завтраком спросил, звонил ли я Эве Монссон, и я кивнул.

Таким было начало моей «честной» жизни.

Убрав посуду, Арне надел массивные ботинки, теплый темно-зеленый пиджак, который едва застегнулся на его животе, и шляпу с забавным перышком.

Шляпу и перышко я оставил без комментариев, мы ведь не собирались в Мальмё. Последний раз я гулял пешком в Нью-Йорке, когда возвращался из «Уголка Джимми» в квартиру Харриет. Поэтому был рад возможности пройтись по Андерслёву, пока Арне улаживает дела.

Дорога из одного конца поселка в другой не заняла много времени.

Память снова подвела меня. Когда-то Андерслёв казался мне городом, а сейчас стоило пятнадцать минут пройтись от дома Арне по главной улице, и она закончилась.

Насчет «Рыцарей тьмы» Арне не обманул. Я действительно заметил щит с надписью «Dark Knights» и изображением восседающего на мотоцикле рыцаря в доспехах. Он висел над входом в помещение, похожее на большой гараж.

Вывеска имелась, но живых «рыцарей» я не увидел. Улица была безлюдна, а через черные оконные стекла помещение не просматривалось. Правда, от ворот шли колеи, похожие на следы мотоциклетных шин.

Через двадцать минут я добрался до другого конца поселка, с заброшенными железнодорожными путями. Там стоял вагончик, в котором, как утверждал Арне, обосновался бордель. Людей я и здесь не встретил. Единственной приметой цивилизации оказалась торчащая из крыши телевизионная антенна.

На обратном пути к дому Арне я остановился возле церкви.

Аккуратное беленькое здание стояло на холме, рядом с кладбищем. Кто-то копошился за могильными камнями, но кто именно, я не разглядел.

Церковь на холме и бордель в железнодорожном вагончике, банда байкеров, окопавшаяся в центре поселка, и прячущиеся за гардинами обыватели – вот она, Швеция начала двадцать первого века.

Я вошел в кладбищенские ворота. Вроде бы где-то здесь похоронен мой дедушка по материнской линии, однако уверен я не был и некоторое время бесцельно бродил между могильными камнями, а потом присел на скамейку в мемориальной роще. Я не принес с собой ни цветов, ни свечей и теперь старательно вспоминал умерших знакомых и родственников, будто от этого кому-то могло полегчать. В тумане залаяла собака. На слух не определишь: злится она, радуется или подает голос просто так, потому что она собака. В былые времена, когда через Андерслёв ходил поезд, в туманный ноябрьский день на кладбище можно было услышать не одну, а двух или трех собак.

Я возвращался к выходу по другой тропинке, но все равно не нашел ни одной знакомой фамилии. И все это время меня не покидало странное чувство: будто на кладбище я не один. При этом, как ни озирался, никого не замечал. Похоже, здесь повторилось то же, что в нашем старом «тиволи», где мы с Анн-Луиз играли в детстве. Кладбищ я боялся не меньше, чем темных чащ.

Когда-то на главной улице стояло много магазинов. Все их я, конечно, не помнил: две или три продовольственные лавки, салон-парикмахерская, «Лаки-краски». В детстве я захаживал в одно кафе с вечно запотевшими окнами. Там продавали шоколад со взбитыми сливками и маслянистое печенье с сыром, круглое и большое, как шины внедорожника.