Валерий Гусев - Не стреляй первым

– Салям, - сказал он.

– Боржом, - ответил я.

– В чем дело? - Он отступил на шаг. - Что ты говоришь?

– Обычно - что думаю. Ты такой же Салям, как я Боржом. Не придуривайся.

– Слушай, человек. - Он положил руку на крышу машины и опять нагнулся ко мне. - Ты просил у нас помощи…

– Я у вас ничего не просил. Где Лариса?

Он ухмыльнулся золотым зубом.

– Здесь, все здесь. Приехал вовремя, к завтраку. Будешь гостем. Идем.

– Куда машину поставить?

– Оставь здесь, в нашей зоне не тронут.

По дорожке, мощенной диким камнем, Серый и Рустам направились к дому и вошли в просторный будущий холл. Интерьер его разочаровывал: наспех, неаккуратно обитые дешевым пластиком стены, мебель, собранная из канцелярских отходов, чуть ли не старинных времен вокзальный диван с выжженными буквами «МПС» на спинке, голые лампочки… А воображение рисовало бра в виде факелов, под потолком с открытыми дубовыми балками - тележные колеса на цепях со свечами, тяжелый стол, скамьи под грубыми цветными покрывалами, камин, мерцающий алыми углями.

Правда, на окнах уже висели тяжелые резные ставни. И стол был, накрытый изобильно: дорогие, благородно потемневшие приборы, салфетки в кольцах, деревянное ведерко со льдом и шампанским (с утра-то!). «Ну вот я и в Хопре!» - усмехнулся про себя Серый,

Во главе стола сидел узбек или таджик - смуглое узкоглазое лило, стрижен наголо, одет в хороший европейский костюм, но в тюбетейке. Он с восточной улыбкой смотрел Серому в глаза. Еще четверо, повернувшись к двери, тоже бесцеремонно разглядывали его.

Двоих Серый узнал - «милиционеры» Митрохин с Голубковым - и весьма убедительно застыл на пороге, даже попятился чуток, пока его не остановил толчок твердой ладони Рустама, все время остававшегося за спиной.

Узкоглазый встал, назвался Сабиром Абдукаримовичем и широко повел рукой от сердца:

– Прошу к столу, уважаемый. Мы всегда рады гостям. И ты извини, дорогой, за проверку. Предосторожность. Время такое: не сразу узнаешь - кто друг, кто враг. Кого за стол посадить, а кого и к стенке поставить,

– Не надо было деру давать, - угрожающе упрекнул Митрохин. - Успеешь еще.

– У меня в багажнике, - попытался смущенно оправдываться Серый…

– Что у тебя было в багажнике, нам хорошо известно. И что будет - тоже, - напористо заметил Сабир, щуря глаза до щелочек. - А вот что сам ты за человек - надо узнать. Гридин за тебя просил.

– Еще бы, - усмехнулся Серый.

Рустам, включив свет, плотно закрыл ставни.

– Так уютнее, - с улыбкой пояснил Сабир. - И не помешает никто. Так что ты за человек, Сергеев? Чем живешь?

– Живу сам по себе, - ответил Серый, разворачивая салфетку. - Никому не должен. Ни перед кем не отчитываюсь. Свободный художник.

– И что же ты рисуешь, художник?

– А за что хорошо платят, то и рисую. - Ел и пил Серый с аппетитом, чему и сам немало дивился. - Там срисовал, еще где-нибудь. Глядишь, и пригодилось. Только не понимаю, зачем Гридин беспокоился. Ведь вам…

– Узнаешь, - прервал его Сабир, вытирая рот и руки. - Засиделись мы. Который час набежал, Сергеев?

Серый привстал, довольно резко, но сидевшие по обе стороны от него Митрохин с Голубковым удержали его, зажали руки. Рустам отщелкнул браслет часов, снял их с руки Серого и протянул Сабиру.

– Прочти сам, Рустамчик, - вежливо попросил Сабир. - По-русски я тяжело читаю.

Рустам повернул часы циферблатом вниз и с выражением прочел: «Капитану Сергееву А. Д. за отличную службу по охране правопорядка от МВД СССР».

Двусмысленная надпись, что ни говори.

Держали меня крепко. Голубков даже обхватил горло сгибом руки. Сабир улыбался - закрыв глаза, открыв зубастый рот. Рустам злорадно покачивал перед моим лицом часы:

– А казачок-то - засланный.

В голове промелькнула почти забытая фраза: «Врешь ты все, я чувствую». Не эти ли ушки из-за пенька торчат? Отблагодарила, Поганка. Первая любовь.

– Ну, последнее твое слово, человек, - сказал Рустам. - Объяснись. Если сможешь.

Не люблю врать, все-таки я немножечко честный. Тем более и нужды сейчас в этом нет. А уж если врать, то желательно ближе к истине. Тогда ложь будет убедительнее, да и предпочтительнее.

– Отпусти, - хрипло проговорил я. - Чего вцепились? Мои часы, не трофейные.

– В ментовке служишь, значит? Художник! Срисовать нас задумал?

– Служил, - прохрипел я. - Погнали.

– Что же сразу не признался? - ещесильнее улыбнулся Сабир.

– И вы бы меня сразу полюбили?

Сабир перестал улыбаться. Голубков ослабил хватку.